Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Он был озабочен слухами обо мне, Раймонд Борсер, вернувшись с ярмарки в Аксе. Сказал, что говорил обо мне с Бертомью Буррелем, и что последний не скупился на похвалы в мой адрес. Говорил, что я был и остаюсь хорошим пастухом, человеком, которому можно доверять. Но, увы, моя фамилия неблагополучна. Бертомью поразил его заявлением, что почти все члены моей семьи были арестованы в Монтайю за ересь год или два назад. Отец, Раймонд Маури, мать, братья Гийом и Раймонд, и сестра Гильельма.

Я прикусил язык. Я не сказал ему ни обо всех ужасах, ни о том, как этих несчастных привели в Каркассон, ни о том, как мой брат Бернат Маури поднялся ко мне в горы, чтобы предупредить меня о том, что все наши бедные пожитки конфискованы, дом разрушен и сожжен, а отец и мать, в ожидании приговора, вынуждены просить милостыню, чтобы выжить. Я не сказал, что передал брату для помощи родителям шестьдесят больших турнусов серебром. Что, через несколько месяцев после этого, мои отец и мать вернулись в Каркассон для принятия своего приговора, и были осуждены: он — на ношение креста, она — на вечное заточение. Он, Раймонд Борсер, смотрел на меня сурово и хитро, и требовал, чтобы я сказал, или я тоже разделял ужасные ошибки моих родичей. Я уверил его, что нет. Что я покинул Монтайю, будучи еще подростком, и с тех пор нанимался пастухом и никогда не впутывался в эти подозрительные истории с еретиками. Я думаю, что он мне поверил, потому что согласился, чтобы я работал у него пастухом до конца нашего договора. То есть, до дня святого Михаила. Я, Пейре Маури, увязший по самую шею в историях с еретиками, начиная с моего пребывания в Арке, беглец из–за ереси, вызванный явиться и предстать перед Инквизицией в сентябре 1309 года, отказавшийся явиться и заочно отлученный.

Конечно, этим вечером, когда я явился к нему и заявил, что хочу взять у него немного вина, и что я вернусь в горы завтра утром, я не сказал ему, Раймонду Борсеру, на кого я на самом деле наткнулся, и с кем я хочу провести время. Или, скорее, кто наткнулся на меня.

Я покинул пастбище ранним утром, когда еще не занялся день, чтобы спуститься в Пючсерда. Был день ярмарки. Мне хотелось увидеть мир, пообщаться с людьми, может быть, услышать новости. Но под предлогом того, что мне нужно заменить кремень для огнива и приобрести новые потроха для сыров, я просто хотел испытать некоторую толику счастья, затерявшись в беззаботной толпе. Я поспешил на площадь возле большой церкви Богоматери. Солнце стояло уже высоко; я наблюдал за каменщиками, работавшими над расширением красивого входа в церковь. Они говорили с чужим акцентом. Я стоял и думал, что мне следует в полной мере насладиться своим пребыванием в Пючсерда, потому что я вряд ли смогу надолго остаться в Сердани. Здесь я был не так уж далеко от Сабартес. Я не хотел слишком удаляться от дома, предпочитая ходить где–то рядом, на меже, у родных границ, чтобы всегда быит в курсе, чего мне бояться, и на что надеяться. Но теперь? Что будет, когда Бертомью Буррель расскажет всему Аксу, что я совсем недалеко, в Пючсерда? Когда кончится сезон, лучше и, без сомнения, осмотрительнее, будет пойти на низинные земли, дальше к югу. И когда я предавался этим размышлениям, кто–то схватил меня сзади. На какой–то миг я очень испугался. А тот человек стал смеяться. Это был странный смех, немного неприятный. Мне показалось, что я попал в ловушку. Чьи–то руки схватили меня за плечи и сжали их. Я сделал предупредительный жест, положив руку на посох. Пейре Маури! Здравствуй, Пейре! Я обернулся и посмотрел ему в лицо. Это был он. Бернат Белибаст. Он тут же прекратил смеяться.

— Да ладно, я не так уж тебя скомпрометирую, — сказал он. — Не бойся ничего. Никто здесь меня еще не знает. Я только недавно прибыл в город, вместе с Пейре Изаура. Хотим наняться жнецами в долину Сегре.

Теперь уже я схватил его за плечи, обнял. Бернат. Я никогда не видел его таким худым. Его лицо и руки почернели от солнца, глаза казались огромными, а борода закрывала всё лицо. Я никогда не видел у него такого взгляда. Как будто его снедал какой–то внутренний огонь. И этот резкий смех. Я всматривался в него. Он был довольно прилично одет — синяя, немного поношенная рубаха, рукава засучены почти до плеч. Кожаные шнурки развязаны на груди. Штаны из серого полотна закатаны до колен. Волосы завязаны узлом на затылке, по его обыкновению. Длинные пряди падают на лоб. Он казался не нищим, но очень усталым и изможденным. Бернат!

Я пошел к Раймонду Борсеру и предупредил его, что до завтра я не вернусь на пастбище. Этот вечер, эту ночь я должен посвятить своему старому другу, которого я встретил.