Анн Бренон - Нераскаявшаяся

— Гильельма Маури, когда Вы были в Сабартес полтора года назад, в канун праздника Пасхи, в обществе не явившегося в суд Берната Белибаста, Вашего сообщника в прелюбодеянии и в ереси, видели ли Вы и знали ли Вы о том, что присутствующий здесь Ваш брат Гийом защищает еретиков и является их проводником и посланником?

— Нет! — закричала Гильельма. — Мне просто радостно было снова видеть его.

— Гильельма Маури, у нас есть многочисленные свидетельства того, что Ваш брат, так же, как и Вы, постоянно поддерживал контакты с проклятыми еретиками, известными под именами Андрю Тавернье, из Праде, и Гийом Отье, из Акса. Что вы защищали и провожали их из одного укрытия в другое, и вы помогли им бежать от посланцев Монсеньора инквизитора Каркассона.

— Нет! — снова закричала Гильельма. Но Гийом не говорил ничего.

— Ваш брат, Гийом Маури, присутствующий здесь, полностью отрицает те достоверные свидетельства, которые мы ему предъявили. Если он будет и дальше нам сопротивляться, мы вынуждены будем поместить его на «кобылу». Может быть, Ваше сестринское сострадание подтолкнет его к тому, чтобы признаться, облегчить свою участь и спасти свою душу.

Гильельма, которую стражники держали за локти, рванулась к брату и зарыдала. Но ни она не сказала ничего, ни он. И тогда брат Жан дю Фагу стал подробно допрашивать их. Фактически, инквизитор уже имел достаточно признаний в следственном деле о том, что касалось бегства из Монтайю в мае 1308 года двоих добрых людей, переодетых дровосеками. Он просто хотел заставить Гильельму признаться и, таким образом, спровоцировать признания Гийома. Но главным мотивом, почему он пробовал оказать такое давление на брата и сестру, было желание немедленно арестовать еретиков, которые все еще находились в бегах. Чтобы в кратчайшее время поймать их всех. В Сабартес, минувшим летом, в августе месяце, совсем перед «зачисткой» в Монтайю, видели еретика Фелипа де Талайрака и его проводника Берната Белибаста. Двух из троих еретиков, сумевших бежать из Каркассона накануне Великого Поста. Они еще потом останавливались передохнуть в Фенуийиде. На Гийома Маури было множество доносов, что он видел их, находился в их обществе, прятал и сопровождал их. Что касается его сестры Гильельмы, то ее репутация прелюбодейки, примкнувшей к беглецу из–за ереси, Белибасту, общеизвестна. Кто же, кроме них, может сообщить судье и следователю лучшую информацию об этих таинственных связях, способствовавших бегству, тем более, что беглецам опять удалось ускользнуть. Но Гильельма и на самом деле ничего об этом не знала. Она думала, что беглецы находятся по другую сторону гор. Она даже не представляла себе, что в это самое время они были в Сабартес. Из всего этого она только поняла — и возблагодарила за это небо — что Фелип и Бернат все еще на свободе, и именно это вызывает такую злобу у Инквизиции. Но где они? Гильельма не знала, что Бернат был уже в пути к ней, что он был уже в Лаурагэ, в Лантарэс, когда сама она находилась между Сен — Жан Л’Эрм и Бёпуэ, в Ломани, отчаянно пытаясь спасти доброго христианина Пейре Отье. И ей не было известно, знает ли ее брат Гийом что–нибудь о Бернате.

Когда стража выводила ее из залы, чтобы вернуть в темницу в Муре, она только успела сделать шаг по направлению к своему неподвижно сидевшему брату, и бросила на него последний взгляд: будь мужественным, Гийом. И он, вздохнув, ответил ей настоящей улыбкой: будь мужественной, Гильельма.

— Гильельма Маури, из Монтайю, жена Бертрана Пикьера из Ларок д’Ольме, назовите имена еретиков, с которыми Вы часто встречались. Видели ли Вы их вместе, или по одному? В каких деревнях и городах? В чьих домах? В присутствии кого? Вы их приветствовали? Поклонялись им? А кто еще поклонялся им в Вашем присутствии? Слушали ли Вы их проклятые проповеди? Ели ли Вы хлеб, благословленный ими? Участвовали ли в их неблагочестивых церемониях? В обществе кого? Давали ли Вы им что–либо из своего имущества? Кормили ли Вы их в Вашем доме? Верили ли Вы в их заразные доктрины? Верили ли Вы, что они добрые люди, искренние и говорящие правду? Верили ли Вы, что они добрые христиане, и что в их секте возможно спастись? С какого времени Вы верили в это? Верите ли в это сейчас?

Нотариус последовательно все записывал. Я не верила, что он записывал вопросы. Они всегда были одними и теми же, их задавали каждому обвиняемому. Но он записывал все ответы. Потом, в тепле и тишине своих скрипториев, писари и клерки Инквизиции займутся тем, чтобы представить все это в должном порядке и на хорошей латыни. И они обрежут всё неподходящее. Крики, слёзы, проклятия, вызывающие улыбки, молчание. Ложь и лицемерие. И кровавые следы. Всё это превратится в красивый, добротно подшитый том, толстый, прилизанный, гладкий, серый, непроницаемый и непоколебимый, просто равнодушный; серьёзный том, с вынесенным приговором, опечатанный и закрепленный суровыми и серыми свидетельствами, непроницаемыми и непоколебимыми, просто равнодушными. Том, который останется в архивах. Как и приговоры, которые тоже останутся. Жестокие и неумолимые, как горгульи и каменные монстры, приготовившиеся к прыжку. Как их Церковь, их порядок, их право. Основанные на насилии, но одетые в обманчивые одеяния латыни или искусства. Насилие — вот что такое их порядок и их право, божественное право и божественный порядок мира сего. Что они напишут обо мне, мои исповедники и судьи? Что я разорвала священные узы брака, служила проклятой секте еретиков и верила в их чумные доктрины? Упрямая, закоренелая, упорствующая. Нераскаявшаяся. Дочь погибели. Дочь тьмы. Исторгнутая. Выброшенная. Что еще они напишут обо мне? Да какая разница?