Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Монсеньор Жоффре д’Абли вызвал ее для дачи показаний на следующий день, в залу для прослушиваний Дома Инквизиции. Он величественно сидел в высоком кресле из блестящего дерева, одетый в мрачные одежды своего ордена, со сверкающим крестом на груди. Рядом с ним были двое братьев из городского доминиканского монастыря, нотариус и переводчик. Одинокая и беззащитная посреди них, убитая горем, заморенная голодом и дрожащая, Гильельма чувствовала себя грязной и жалкой. Пока ее переводили из Тулузы в Каркассон, она воспользовалась остановкой в Лаурагэ и испросила позволения немного помыться в заплаве на берегу Фресквель. Но теперь она стояла здесь, а ее старое платье, надетое прямо на мокрое тело, прилипло к нему, облепляя худые ребра, а волосы, неровно обкорнанные на уровне лопаток и висящие космами, были плохо прикрыты ошметками вуали. И гнев опять возвращался к ней.

— Гильельма Маури из Монтайю, беглянка из–за ереси, отлученная и не явившаяся в суд, Вы уже признали под присягой, перед Монсеньором братом Бернардом из Ордена Проповедников, поставленным в Тулузе инквизитором еретических извращений, Вашу веру в проклятые и чумные еретические доктрины. Копия Ваших показаний нам передана.

Инквизитор Каркассона, от одного имени которого много лет дрожали Каркассе, Кабардес, Минервуа, Лаурагэ, Разес и Сабартес, был человеком высоким и тучным. Гильельма смотрела на него с какой–то сухой горечью и даже без неприязни. Монсеньор Жоффре д’Абли… и вдруг Гильельма снова услышала, в глубине своей памяти, насмешливый и безапелляционный голос юного Берната Белибаста, передразнивающего французский прононс этого ужасного имени, однажды вечером, в Монтайю, давным–давно. Те времена, когда она едва осмеливалась взглянуть на него. Бернат. Времена первых расследований в Разес. Ей пришла в голову мысль, что отца Берната и двоих его братьев, как и ее сегодня, тоже приводили на допрос к этому толстому и жестокому человеку. Бернат.

Переводчик стал переводить. Он долго, громким голосом зачитывал досье Гильельмы. Записи ее показаний перед инквизитором Тулузы и его помощником. Ее признания, ее отрицания. Ничего такого, всё в общих чертах. Но тут инквизитор начал спрашивать:

— Вы — дочь Раймонда Маури из Монтайю, и Азалаис Эстев, рожденной в Кверигуте? Вы тоже родились в Монтайю. Вам сейчас двадцать или двадцать два года. Как имя Вашего мужа?

Гильельма, не ожидавшая такого вопроса, запнулась с ответом, и судья тут же сурово заявил:

— Факты ереси, которые Вы уже признали, делают Ваше положение исключительно тяжелым. Кроме того, многочисленные свидетельства, собранные против Вас, говорят о Вашем активном участии в поддержке еретиков и их дел. Теперь, чтобы заслужить нашу индульгенцию и прощение святой Церкви через справедливое наказание, потребуется вся Ваша искренность и абсолютное раскаяние. Отвечайте мне без страха, ничего не скрывая. Вы заявили, что одолжили одежду у дамы Боны Думенк, чтобы пойти в Сабартес навестить своих отца и мать. Когда Вы были в Монтайю последний раз?

— Это было больше года назад, — вздохнула Гильельма. — А может, и два года назад… Это было весной.

И снова Гильельма упала на охапку соломы в углу камеры. Она покинула Дом Инквизиции, спустилась с верхнего города, Сите, на мрачные берега Од. Стражники привели ее в огромную тюрьму, Мур, где она оказалась во власти начальника стражи Мэтра Жака де Полиньяка и его тюремщиков. Ее и на этот раз не оставили в общей зале. Снова ее держали в тайной камере, согласно предписаниям этого инквизитора, который хотел вытянуть из нее побольше информации. Но у нее не было сил ни о чем думать. Она все еще дрожала, преисполненная ужасных чувств, охвативших ее в зале для прослушиваний Монсеньора Жоффре д’Абли.

Азалаис, ее мать Азалаис. Совсем, как в ее давнем кошмаре. Ее мать, так внезапно постаревшая, грязная и худая, как и она сама, изможденная от страха, снедаемая горем, в отчаянии от того, что ей пришлось увидеть свою дочь в таком месте. Они встретились, они стояли друг против друга, соединенные общим несчастьем, перед равнодушным инквизитором. Ее мать, Азалаис Маури, тоже в Муре Каркассона. Все было еще хуже, чем Гильельма воображала, хуже, чем то, что пытался объяснить ей в нескольких словах этот молодой инквизитор в Тулузе, за несколько дней до ее отправки в Каркассон, когда они остались наедине. И ее отец, и мать — они оба сейчас во власти Инквизиции. Но оказалось, что действительность еще хуже, потому что большинство жителей Монтайю и соседней деревни Праде были арестованы во время облавы и приведены в Каркассон. Все взрослые жители обоих полов, все мальчики старше четырнадцати лет и девочки старше двенадцати лет, были арестованы. «Зачистка» произошла 8 сентября, когда деревня готовилась к празднику Рождества Богоматери, празднику Святой Марии во Плоти. Солдаты графского кастеляна Монтайю и Тараскона вытащили их из домов и согнали всех во двор замка. Потом люди инквизитора, под командованием Мэтра Жака де Полиньяка, провели первую фильтрацию. Нескольких жителей деревни отпустили на все четыре стороны. Других задержали и отправили в Каркассон. Раймонда осталась дома, закричала Азалаис, но Гийом…