Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Кто–то хлопнул меня по плечу. Это, конечно же, старый добрый Аструк. Нас, нищих, принадлежащих к братству нищих, не так уж много в Каркассоне. И он пришел поглядеть на казнь, и он также. Я видел, что его глаза возбужденно блестят под густыми, кустистыми бровями. Он устроился на краю парапета, прямо под барбаканом. Здесь было ветрено и сыро, но это было лучшее место, с которого все видно. Каким чудом провидение привело нас первыми к этому месту, где можно было даже опереть на что–то спину? Ветер здесь был еще более ледяным, чем обычно, но зато сверху и в самом деле можно было рассмотреть все. И кипящую Од, и огромную башню Мура, которая, казалось, отступала под бешеным натиском течения. Между Муром и нами был почерневший песчаный берег, и это широкое пространство было окружено вооруженными солдатами. И посередине возвышались два черных столба, заваленные кучей хвороста и дров. Все было готово к представлению.

Я следил за битой дорогой, которая вела из ворот Од, и, оставляя справа барбакан, шла прямо к черным владениям Инквизиции: Муру с узниками и берегу для костров. И когда процессия спустилась, наконец, вниз, и прошла прямо перед нами, как мы и ожидали, я был удивлен. Удивлен, потому что узников было намного больше, чем я полагал. Я видел, как продефелировал добрый десяток доминиканцев, пронесли крест, проследовали вооруженные солдаты и даже конные рыцари. И все остальные представители власти тоже были здесь. Сам инквизитор, сенешаль, прево и коннентабль Сите, консулы города, братства Бурга, декан епископского капитула, главы цехов. И посреди доминиканцев и солдат виднелись бледные лица людей, которых тянули и толкали в спины. И я насчитал их столько, сколько пальцев на моей руке. Пятеро, их было пятеро! Я повернулся к Аструку, который всегда все знал.

Первым шел человек, казавшийся очень молодым, и его полутащили, полунесли. Говорили, что он едва может ходить. Он тяжело припадал на левую ногу и хромал при каждом шаге. Но по–видимому, это было его единственной слабостью. Аструк ткнул меня в бок кулаком. Конечно же, это он, сын нотариуса, еретический дьявол! Настоящий еретик, добрый человек, как они говорят, я впервые видел такого. Но он совсем не был похож на дьявола, а скорее, на больного мальчика с поврежденной ногой. Я был разочарован. За ним шла женщина. Она казалась высокой и худой. Вооруженный человек тянул ее за веревку, которой были связаны ее руки, а другой толкал ее в спину. Но она все же шла сама и держалась на ногах. А позади нее я увидел еще троих мужчин, которых солдаты толкали так, что они натыкались друг на дружку.

— Слушай, — сказал Аструк себе в бороду. — Женщина — это вновь впавшая в ересь. Она тоже из графства Фуа. Она жительница Алайрака. Насколько я знаю, ее зовут Гильельма Кристоль. Ее должны сжечь вместе с этим юным дьяволом. Два столба и хворост, это для них, это понятно. А вот остальных троих я не знаю…

Тем временем все шло своим чередом. Сначала сына нотариуса, а потом вновь впавшую в ересь привязали к столбам и наложили вокруг них огромную кучу хвороста. Не видно было, достигает эта куча им до груди или до подбородка. Вооруженные люди оттеснили толпу. Наступила выразительная тишина. По–моему, я слышал крики ненависти и проклятия, но ничего особенного не случилось. Солдаты встали в кордон вокруг костров и злобно смотрели на толпу. Важные люди собрались отдельно — клирики, светские люди, богатые горожане и офицеры стояли в первых рядах, между толпой и солдатами. Но вот конный сержант, не обращая внимания на этих важных людей, поставил прямо у них под носом остальных троих узников, рискуя тем самым закрыть от них все зрелище. Их, этих троих, поставили прямо перед кострами. Чтобы ничто не укрылось от их взглядов, и чтобы жар и искры костра падали им на лицо и волосы. К каждому из троих приставили персонального стражника, который держал их за руки, и следил, чтобы они не могли даже отвернуть голову.

— Я понял, — сказал Аструк. — Это друзья еретика. — Их, скорее всего, поймали вместе с ним, но его сжигают в большой спешке, а они ведь не объявляли голодовку. Инквизитор хочет увериться в том, что они увидят все представление вблизи, чтобы ужаснуть их. И возможно, им придет в голову идея о сотрудничестве. Я не знаю, но он, вероятно, рассчитывает, что они пожелают спасти свою шкуру, обратятся и выдадут остальных…

То, что произошло потом, вовсе не было хорошим. Вряд ли я буду очень гордиться тем, что пришел сюда. На что я надеялся? Я не видел никакого дьявола. Ни в огне, ни в дыму, нигде. И не произошло ни чуда, ни чего–то сверхъестественного. Этот еретик сгорел так же, как и та женщина, как любой другой человек. На какой–то миг мне показалось только, что он вообще не будет кричать. Эта женщина из Алайрака, вновь впавшая в ересь, она так долго кричала и выла, как всякая умирающая женщина. Пока не превратилась в горелое мясо. А юного дьявола, сына нотариуса, я вообще не слышал. Но, в тот момент, я и не смотрел на них. Это слишком ужасно, эти черные, извивающиеся тела, эти лишенные волос, уже ни на что не похожие головы, эти открытые, задыхающиеся, вопящие рты, адское дыхание дыма. Я отвернул голову. И тогда я, наконец, услышал. Но это был не настоящий крик, нет, скорее, это было похоже на глубокий вздох, такой глухой жуткий стон, словно он исходил из моей собственной утробы. Но это был он, пожираемый огнем. Я услышал: «Отче!»