Анн Бренон - Сыны Несчастья

И все эти годы отец и мать терпеливо и настойчиво объясняли нам, что, к нашему горю, истинные христиане почти исчезли из нашей земли; а ведь это они наследники апостолов, и ведут по их примеру святую жизнь, соблюдая все необходимые посты и воздержания, никогда не прикасаются к женщинам, никогда не убивают и не причиняют никому зла, никогда не говорят лжи. И что тот, кто может их видеть, уже устремлен к лучшему, он ближе к Царствию Божьему, ближе к Добру. Но вот уже сто лет, как злобная Церковь преследует тех, кто может только бежать и прощать. Потому что они одни имеют власть спасать души. И только в их Церкви можно достичь Спасения. Но мы, дети, никогда не видели этих добрых людей, добрых христиан.

У подножия пеш Монсегюр, объяснял нам отец — это не так уж далеко, сразу же за горой Ла Фру, — именно там все это произошло. В Монсегюре… Его голос делался грозным, когда он повторял нам всё те же слова, словно совершая какой–то ритуал. Я знал их напамять. Это было больше полувека назад, когда огромная армия под командованием сенешаля короля Франции, трёх епископов и инквизитора, осадила укрепленную деревню Монсегюр, принадлежавшую графу Тулузскому. Осада длилась многие месяцы, и, в конце концов, осажденные вынуждены были капитулировать. И там, у подножия пеш , победители сожгли несколько сот добрых мужчин и добрых женщин с их епископами и диаконами, всех вместе.

Всё это наш дед, Арнот Маури, тоже рассказывал вечерами подле очага моему отцу, когда тот был ребенком, и слушал его вместе со своими сестрами, моими тетками, Гильельмой и Мерсендой, и своими братьями, моими дядьями, Пейре и Бернатом. Однако отец моего отца не видел этого страшного костра собственными глазами. Он был еще совсем маленьким, когда это произошло. Но вся Монтайю очень долго говорила об этом. И его отец и мать не переставали пересказывать это ему, моему деду Арноту Маури. Так же, как и он всегда рассказывал об этом своим детям, моему отцу Раймонду Маури, так и тот рассказывал нам всем — мне, Пейре Маури, моим братьям и сестрам. Потому что нельзя допустить, чтобы память исчезла. Хотя прошло уже два поколения. Всё стало прахом. Но это, это никогда не забудется. То, как во времена наших отцов Церковь Римская, Церковь волков, отправила в огонь две сотни добрых христиан в Монсегюре.

И мой отец Раймонд Маури, мирный ткач из Монтайю, загорался гневом и проклинал дрожащим голосом этого дьявола в митре, восседающего на высоком престоле в Риме среди роскоши мира сего. А я чувствовал, как ледяной озноб пробирает меня, так, что волоски на руках становятся дыбом.

И с тех пор, добавляла моя мать Азалаис, Церковь волков не переставала преследовать истинных христиан. Тогда в этом краю их было всё еще много. Говорят, что даже в то время повсюду были еще дома добрых мужчин и добрых женщин — в Монтайю, в Праде, в Жебец. Но постепенно они вынуждены были бежать, скрываться, они исчезали. Таких гигантских костров, как в Монсегюре, больше не зажигали, но Инквизиция всё ужесточала свою охоту, расставляла ловушки, сжимала кольцо; она терроризировала верующих, выслеживала добрых людей и сжигала их одного за другим. Вот почему те, кого не поймали и не сожгли, в Каркассоне или Тулузе, уехали далеко, в Ломбардию, чтобы сохранить Церковь. Говорят, что там Церковь Божью не преследуют с такой жестокостью. Потому добрые верующие стремятся совершить путешествие в Италию, чтобы жить там в мире, устремляясь к Добру, и достичь хорошего конца из рук добрых людей. Но у нас никогда не было на это средств. Увы! Кто спасет наши души, если добрые люди никогда не вернутся в эту землю?

Я снова как будто видел отца Раймонда Маури и мать Азалаис, все эти темные вечера моего детства в фоганье бедного дома. Того, который был отстроен после первого Несчастья. Возле пылающего очага, в выедающем глаза дыме, мать, как обычно, сидела, сложив на коленях руки, а по ее щекам катились слезы. Я видел обеих сестер–шалуний, которые безостановочно ссорились — блондинку Раймонду и брюнетку Гильельму. Мой брат Гийом и я всегда слушали с большим вниманием и сжимали кулаки. А двое самых младших, Бернат и Раймонд, сонно зевали.

Но той прекрасной летней послеполуденной порой, спустившись с пастбища, я увидел, как мать, стоя с маленьким братом Жоаном на руках, сияет от нового тайного счастья. Добрые люди вернулись. И тогда младшая сестра Гильельма, узнав, что я пришел, стала прыгать вокруг меня и просить, чтобы я взял ее с собой, потому что она хочет посмотреть на овец Раймонда Маулена под скалой Керкурт. Ей еще не было десяти лет, и она все время повторяла, что будь она мальчиком, она, конечно же, стала бы пастухом и гоняла бы овец через Пиренеи в самую землю Сарацин.