Анн Бренон - Сыны Несчастья

Ты ведь тогда меня уже знал, Гийом? В ту пору ты уже пас десятерых овец отца Маурса на лугах Монтайю.

Итак, как и многие семьи из Сабартес, бежавшие от постоянного голода высокогорий, Гийом Ботоль, муж Маркезы Эсканье, Раймонд Маулен и другие, поселились в Арке. Это богатая земля. Там овцы могут есть траву даже зимой. А когда приходило лето, наши родичи из Арка приводили своих овец пастись к нам, на горные луга. И мы, подростки, бедные тощие шурины, девери и кузены, охраняли их стада. Но я уже стал настоящим пастухом. Я пас не только овец Раймонда Маулена и восьмерых овец моего отца. Я пас еще весь скот старого Арнота Форе, моего двоюродного дяди, у которого не было сыновей, а дочь вышла замуж в Аксе. Гийом Эсканье и я, мы оба, бывало, встречались в ущелье Фруад и начинали выяснять, где чьи овцы. У них были красные отметины на стриженой шкуре — так делалось для того, чтобы яркая отметина была заметна посреди шерсти. Круг с крестом — это Раймонда Маулена; островерхий треугольник — это Гийома Ботоль. Поставив временную загородку, чтобы овцы не разбредались, мы отделяли их друг от друга. Я успокаивал своего лабрита, который был слишком возбужден, весь дрожал от гнева и рвался из моих рук. Но вот дело сделано, и я уже собрался возвращаться в свой привычный мир под скалой Керкурт.

И тогда Гийом Эсканье решился заговорить со мной. Он был немного старше меня. Ему было уже восемнадцать лет, а мне только шестнадцать. Но я чувствовал, что он боится меня, хотя я немного завидовал нескольким волоскам, торчащим у него на подбородке. Это был стеснительный мальчик, высокий и худощавый, с очень бледной кожей и немного заикающийся. Я знал, что по сравнению с ним выгляжу здоровым и сильным и, благодарение Богу, мне намного легче говорить. Но тогда я словно онемел.

Они вернулись, господа из Акса.

Бон Гийом, внебрачный сын Мессера Пейре, первым появился в Сабартес почти год назад. Он один пришел из Ломбардии, чтобы предупредить семью и родичей, и подготовить всё к возвращению своих отца и дяди; а потом он, с еще одним проводником, родом из Лаурагэ, запасшись кое–какими деньгами, пошел их встречать. Они вернулись где–то под Рождество. Вначале они прятались у своих братьев и зятьев–нотариусов, в Аксе, Лордате и Тарасконе. Теперь же они прячутся по деревням на карнизах, у преданных верующих. В Ларнате, в Квие, а возможно, скоро будут и в Монтайю. Они скрываются. Они стали добрыми людьми.

В Италии есть еще епископ Церкви добрых христиан и его помощники — Сыновья, диаконы. Господа из Акса были там долгие месяцы, несколько лет. И там их, прибывших искать гонимую Церковь, приняли, обучили и крестили. Они стали добрыми христианами, добрыми людьми. Но, став добрыми людьми, Пейре и Гийом Отье не захотели жить как беженцы в Ломбардии: несмотря на грозившую им опасность, они вернулись в эту землю и привели с собой других добрых людей.

Гийом Эсканье смотрел на меня с опаской. У него были глаза, как у девушки — карие, влажные, с длинными ресницами. Его мать сказала ему, что со мной можно говорить откровенно. Я скажу об этом своей матери. Они обрадуются, добрые верующие из Монтайю. Но пока что я, Пейре Маури, молча размышлял. Я говорил себе, что мне уже шестнадцать, а я еще никогда не видел доброго человека. И он, Гийом Эсканье, скорее всего, тоже. Мы стояли и смотрели друг на друга. Мы не знали, о чем еще говорить. Неуклюже ступая, он вернулся к своим овцам.

Немного погодя, днем, я ненадолго оставил свою отару на стерне под палящим солнцем, чтобы сбегать вниз, домой, в деревню. Я увел мать в глубь фоганьи и сообщил ей новость. Но моя мать воскликнула, что Гийом Бенет уже успел сказать пару слов об этом событии добрым верующим Монтайю, по крайней мере, таким, как она, которые всегда оставались тверды в вере. Она держала на руках моего младшего брата Жоана, еще совсем грудного, и пыталась его укачать. Но я видел, что она не сердится на меня оттого, что ребенок проснулся, она просто была очень взволнована. Всё ее лицо светилось от радости, а по щеке катилась слеза.

Я же весь ушел в свои мысли, напрягая память, пытаясь собрать воедино всё, что я знал, освежить все воспоминания. Я чувствовал, что произошло нечто, имеющее огромное значение. Ведь все эти годы моя мать Азалаис и мой отец Раймонд Маури вечерами, собравшись возле очага, говорили и повторяли нам — старшему брату Гийому, сестрам Раймонде и Гильельме, и даже младшим братьям, Раймонду и Бернату, не говоря уже обо мне самом — чтобы мы хорошенько запомнили, что добрые христиане — совсем не такие, как попы папы Римского, его епископы и инквизиторы.