Мария Правда - Площадь отсчета

— Что случилось?! — хрипло переспросил Якубович. — Это вы с Сашкой Бестужевым во всем виноваты!

— В чем же?

Якубович вскочил на ноги, словно его подбросило.

— Царь умер! Он умер, и я его так никогда и не убью! Вы вырвали его у меня!

Рылеев сел на диване.

— Император умер? Кто сказал тебе?

Якубович закрыл лицо руками и зарыдал. Он рыдал глухо, трудно, как рыдают сильные мужчины, не умеющие плакать. На него было страшно смотреть.

— Мне некогда, прощай, — наконец выговорил он, — будьте вы прокляты! Прокляты!

С этими словами он опрометью выбежал из комнаты.

В Зимнем — море слез, и такое впечатление, что матушка в них купается. Так казалось Великому князю Николаю, который стоял рядом с ней, держа ее под руку, и выслушивал бесконечные соболезнования придворных. Каждому человеку, который к ней подходил, она говорила одно и то же, потом начинала плакать, потом вытирала глаза и успокаивалась, пока не подходил следующий. И тогда слезы с новой силой текли по ее пухлым щекам. Николай побыл с матушкой, сколько вытерпел, а потом потихоньку прошел в свои комнаты.

Матушка была им недовольна. Еще накануне вечером, когда схлынула с нее первая волна истерики, она узнала, что он не только сам присягнул Константину, но и успел привести к присяге внутренний и главный дворцовые караулы. Она смотрела на него чуть ли не с ненавистью: «Что сделали вы, Николай!»

Он сделал все как должно. Узнал о смерти старшего брата, принес присягу следующему по старшинству. Это был его долг. Следующий шаг был за Константином — он должен был либо официально подтвердить свое отречение, либо принять присягу. Неужели трудно понять, что у него, Николая Павловича, нет иного выбора?

Люди во дворце, похоже, наслаждались конскими бегами. Те, которые поставили свой жребий на него, искательно заглядывали в глаза, те, которые считали, что он не победит в этой скачке, едва кивали в его сторону и ждали приезда Константина.

Еще один человек, кроме матушки, был крайне недоволен поведением Николая. Князь Александр Николаевич Голицын, бывший министр просвещения и товарищ детских игр императора Александра, узнал о смерти его в Александро — Невской лавре, куда был собран для молебна гвардейский генералитет и куда Николай Павлович отправил начальника штаба гвардейского корпуса Нейдгарта с роковой вестью. В то время как генералы бросились по городу приводить войска к присяге Константину, князь Голицын стрелой прилетел в Зимний дворец. Николай никогда еще не видел опытного царедворца в таком бешенстве. «Сие есть катастрофа, Ваше высочество, — кричал он брызгая слюной, — сами присягнули и других сим завлекли! Нарушение воли покойного государя есть преступление!» Он особо взвизгнул на слове «преступление» и ткнул в небо корявым от подагры пальцем. Николаю Павловичу хотелось его задушить, но вместо этого он с наслаждением вывалил на него полный букет аргументов — своих и Милорадовича.

«Российская империя не есть вотчина, каковую по духовной отписать возможно, к тому же завещание Александра известно только некоторым лицам и неизвестно в народе. Отречение Константина также не явное и осталось необнародованным. Император Александр, ежели хотел, чтобы он, Николай, наследовал после него престол, должен был обнародовать при жизни своей волю свою и согласие на нее Константина. Ни народ, ни войско не поймет отречения и припишет все измене, тем более что ни государя самого, ни наследника по первородству нет в столице, но оба в отсутствии; и, наконец, гвардия решительно откажется принести ему присягу в таких обстоятельствах, и неминуемым затем последствием будет возмущение».

— Возмущение–то будет, Ваше высочество, — после некоторой паузы горько отвечал Голицин, — и именно вы своими неразумными действиями накликали его на наши головы!

— Как вам будет угодно, — поклонился Николай. Все–таки Голицын был старше и душить его было бы неприлично. Но и спорить было более не о чем.

Интересно, что матушка, снова выслушав те же увещевания сегодня, внезапно склонилась на его сторону. Мария Федоровна подумала, что подобная позиция будет хорошо выглядеть в дальнейшем, когда Константин отречется. Очень хорошо, когда корону тебе подносят — не дело тянуться к ней самому. Впрочем, она по–прежнему боялась, что Константин передумает, но внутренне шарахалась от этой страшной мысли. Николай Павлович понимал, что матушка продолжает разыгрывать собственную партию, а его интересы ее отнюдь не волнуют.