Юсиф Чеменземинли - В крови

Скачки были закончены. По обычаю приближенным хана, военачальникам и другим достойным лицам были преподнесены подарки. Наследник Мамедгасан тоже одарил некоторых вельмож; Вагиф был среди награжденных.

На второй день праздника, согласно обычаю, полагалось нанести визит наследнику. Вагиф и Мирза Алимамед отправились в гости верхом — предстояло проехать через весь город. Узкой улочкой они поднялись на городскую площадь. По случаю праздника базар был закрыт, но народу на площади было полно. Сновали продавцы сладостей, селлебиджи, размахивая заново вылуженными чайниками, громко выкрикивали: «Пей селлеби [9] Селлеби — прохладительный напиток из молока. — сердце услади!», а в полукруглом ящичке, прикрепленном на груди, поверх красного фартука, весело позвякивали стаканы. В стороне, собрав вокруг себя толпу, дервиши читали касиды [10] Касида — стихотворная форма. , чуть поодаль заклинатель змей, вытаскивая одну за другой из мешка, обвивал себе змеями шею, запястья, опоясывался ими… Какой–то чудодей в длиннющем архалуке [11] Архалук — короткая верхняя одежда. из зеленой бязи, в колпаке, который во имя двенадцати имамов повязан был чалмой в двенадцать слоев, раскалив в огне железный скребок, прикладывал его себе к языку…

Вагиф ехал, не спеша раздвигая толпу конем, улыбался. Все встречные приветствовали его, поздравляли с праздником. Поэт отвечал на приветствия, поднося окрашенные хной пальцы сначала к губам, потом ко лбу.

Проехали базарную площадь, стали спускаться вниз. При въезде в махаллу Чухур возле армянской церкви повстречали священника Охана. Вагиф и Мирза Алимамед придержали коней.

— Мирза Охан, — шутливо заметил Вагиф, — а ты, я гляжу, все за Иисусов подол держишься!.. На щедрость его надеешься — одарит?

— Да будь у него чем одаривать, он бы первым делом себя от креста избавил!

Посмеялись. Вагиф окинул взглядом небольшую каменную церковь: по внешнему виду прихожане ее мало чем отличались от азербайджанцев; так же, как и мусульмане, они снимали при входе обувь. Справа на крыше стоял какой–то служитель в подряснике и подобно муэдзину призывал армян на молитву. Армянки в белых чадрах и красных шальварах, входя через особую дверь, располагались на айване [12] Айван — подобие веранды. , так же, как у мусульман, выделенном специально для женщин. На паперти, по обе стороны от двери, толпились нищие и калеки.

— Ты, видимо, тоже пожалуешь к Мамедгасан–аге? — спросил Охана Вагиф, трогая коня.

— Если бог даст! — улыбнувшись, ответил священник.

Дворец Мамедгасана расположен был в превосходном месте, на вершине скалы, с которой открывался вид на Топхану и Багрыган. Крепостная стена шла отсюда в направлении на Киблу [13] Кибла — местонахождение Мекки, в сторону которой магометане обращаются при молитве. , на юг, Шахнишин и Казнагая. Просторный, с большим количеством покоев, с обширными верандами, весь светящийся цветными витражами окон, дворец этот сложен был из камня. Арку дворцовых ворот украшал узор из кирпичей. Слева от дворца располагались амбары, сараи, конюшни и другие службы. Мощенная камнем дорожка, ведущая от ворот к лестнице, прикрыта была плетенным из лозы навесом.

Слуги встретили гостей, просили пожаловать в покои. Оттуда слышалась музыка, но, кроме певцов с музыкантами и самого хозяина, в зале никого еще не было. Мамедгасан поздоровался с гостями и указал им места: Вагифу — слева, Алимамеду — справа от себя. Сели.

Апатичное лицо Мамедгасана было бледно, глаза припухли. Наследник давно уже болел чахоткой, дворцовый лекарь пользовал его снадобьем, настоенным на хне, и сорок дней, в течение которых необходимо было принимать это лекарство, для поддержания духа больного непрерывно играла музыка.

Как только они вошли, Мамедгасан знаком велел музыкантам прекратить игру. Вагиф попросил не делать этого.

— Зачем же? — сказал он, улыбаясь. — Гостеприимство и безмерная щедрость наследника карабахского престола известны всему миру. Дом ваш — полная чаша, и вы ничего не жалеете для друзей, но вот искусством почему–то предпочитаете наслаждаться в одиночестве.

— Да я так… — Мамедгасан смущенно улыбнулся. — Голова от них болит.

— Что так? — удивился Вагиф. — Платон называл музыку пищей духа.

Снова послышалась нежная мелодия. Вагиф глубоко чувствовал музыку; она доставляла поэту огромное наслаждение. Приподняв тонкие брови, полуприкрыв глаза, он молчал, отдаваясь гармонии звуков, переполненный страстной, неутолимой жаждой жизни…