Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

Когда она вернулась, на ней лица не было.

— Прости, что я оставила тебя одного, но я не могла иначе, — сказала она, опускаясь на софу, стоящую в противоположном конце комнаты. Ее голос вдруг затих, только и остался шепот. — Хочу сдвинуть камень вот тут, — положила она руку на грудь. — Хочу сдвинуть и не могу…

— Заненастилась, Дина, заненастилась, улыбнись… — сказал он ей.

Но она была все так же печальна, что–топеременилось в ней, она и любила его сейчас меньше, чем прежде. Произошло необъяснимое. Мигом все потеряло смысл. И эта квартира, в которой уже не было третьего. И ночь, которую послала, казалось, им сама судьба.

— Я пойду, — он Естал.Дина все еще сидела на краю софы, опустив глаза, она будто давала согласие молчанием своим.

Стеффенс просил Цветова быть в мастерской Дэвидсона.

Шел дождь, негромко плутающий в апрельской л. истве. К старым липам на авеню д'Обсерватуар вернулась юность. В пасмурной теплыни марта, вблеске мокрых стволов, в шуршании и клекоте дождя, монотонно стучащего по мокрому песку парковых дорожек, кропающего немудреные письмена.

Скульптор Дэвидсон нагрянул вПариж вместе со Стеффенсом. Он был одержим идеей, которую подсказал ему Стеффенс: воссоздать в глине версальское действо, а вместе с тем весь ряд действующих лиц от весело–среброкудрого Ллойд Джорджа до постнолице–го Вильсона. Еще не вышел срок встречи Дэвидсона с официальным Версалем, а Париж уже заявил о себе вмастерской скульптора весьма громко, Париж полуночный, гулливый, которого с ума свели радость демобилизации и мартовская теплынь. Дежурные сеансы титулованных особ еще были в неблизкой перспективе, а в мастерскую ворвались девицы с Елисейских полей, юные и стареющие, воссоздав со всей силой своей непосредственности и таланта осанку, стать и озорство парижской ночи. А пока, чтобы не оскорбить религиозного чувства президента, глиняные копии парижских красавиц были обернуты в мокрое тряпье и скрыты надежно. Под тряпьем и грех — не грех.

Сергей не застал у Дэвидсона Стеффенса, зато увидел Баруха, чей скульптурный портрет принял столь точные черты, что требовалось усилие, чтобы вмартовской полумгле мастерской с, игь жисого Ба–руха от глиняного. Впрочем, сановный полушепот Баруха, которым он одарял слушателя, не оставлял сомнений, что глиняной копии далеко до оригинала. Этот шепот обрел силу голоса, когда на пороге появился Стеффенс, как обычно, запаленный — его время и в Париже постоянно было на ущербе.

— Как Россия, милый Стеф? — оживился Барух, однако не настолько, чтобы изменить гордо–снисходительное выражение лица, которое он не без труда отыскал для Дэвидсона. — Как вам было там? — ученый муж, знаток мировых проблем, он умел «держать позу» не только в мастерской скульптора.

— Я видел будущее, и оно действует! — откликнулся Стеффенс воодушевленно, и старый американец вздрогнул, да так сильно, что, казалось, перепугал и свою собственную копию.

Они шли улочкой, и, глядя на сбитую набок, смешно завившуюся бороду Стеффенса, Сергей спрашивал:

— Вы полагаете, оно действует, будущее России?

— Действует, Серж!.. — подтверждал Стеффенс, глядя грустноватыми глазами на белый купол Сакре — Кёр и на водопад каменных ступеней, низвергавшихся от паперти, того гляди, затопят. — Вы давно видели нашего шефа? — спросил Стеффенс. Как ни поката была лестница, для него она была трудна.

— Если вы говорите о мистере Буллите, то это было вчера пополудни, в тот самый час, когда он проснулся после ночной вахты у полковника…

— И что он сказал вам? — спросил Стеффенс, продолжая путь. Сакре — Кёр точно накрывала друзей своей белой массой.

— Он сказал, что мистер Хауз растрогал его своим вниманием, при этом сделал все, чтобы встреча с президентом состоялась тут же… Одним словом, как признал мистер Буллит, все хорошо…

Они взобрались на гору, белая громада Сакре — Кёр была над ними, не отхватила бы она полнеба, свод небес не показался бы таким черным.

— Хотите знать мое мнение? — спросил Стеффенс и подошел к краю каменной площадки, откуда открывался вид на вечерний город, словно небо впечаталось в землю со всем своим густозвездным богатством, точный порядок которого, казалось, установлен ieбез циркуля и линейки. — Вот оно, мое мнение: наше дело осложнилось, милый Серж, непредвиденно осложнилось…

— Не понимаю, мистер Стеффенс…