Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

— Вильсон — Ленин, это вы хотели сказать? Стеффенс смешался.

— Откровенно говоря, я не брал так высоко, но достаточно сравнить Чичерина с нашим Лансингом…

Буллит молчал, ничего не скажешь, в очередной раз Стеффенс сместил разговор в более чем деликатную сферу, грубо сместил.

— Русские… ярче?

Стеффенс спрятал глаза — этот разговор увел их слишком далеко.

— Может, и ярче.

Сергей заехал к брату на Неглинную. Пришел на память дядя Кирилл. Вспомнилась встреча с ним в банковском королевстве в предвоенном Петербурге. Вспомнил, как шел дядя Кирилл по залу, осиянному солнцем, распушив свои усища, и армия клерков провожала его изумленным взором, как будто то был не человек, а небесное тело, прочертившее след в околоземном пространстве и завершившее свой полет в сияющих покоях банка. А как теперь? Зал был едва ли не таким же, как в Петербурге, но только никто не сидел на своих местах. Люди двигались волнами, как могло показаться, ничего не видя. Те, в петербургском банковском королевстве, были как бы на одно лицо: темные костюмы, бороды и пейсы, безупречно выправленные проборы, разделившие редеющие волосы пополам с точностью до единой волосины, склеротический румянец, раскинувший по щекам ярко–красные деревца… А тут будто одеяло, сшитое из лоскутов, куда как пестро и не богато. Да был ли отродясь банковский зал таким? Ватники и безрукавки, меховые «обдер–гайчики», тулупы, тужурки и кучерские поддевки, выходные деми с наскоро нашитыми каракулевыми, котиковыми и бобровыми воротниками и шубы, сшитые из телячьих шкур, плохо выделанных и по этой причине дурно пахнущих, а ко всему этому валенки, валенки, валенки, сапоги на проспиртованной подошве, добытые из военных кладовых, трофейные башмаки на подковах, бурки, легкие, подшитые кожей, готовые вот–вот пуститься в пляс, ноговицы, унты, даже постолы и сандалии… Видно, это было время обеда, и в руках каждого, кто шел, была чашка с блюдцем. Чашки были разные: фарфоровые, фаянсовые и глиняные, в трещинах, стянутые проволочкой, с отхваченными краями, того особого тускло–желтого цвета, какой обретает даже нежнейший фарфор от прикосновения рук человеческих… И вся эта толпа, смятенная, возбужденная дыханием цикория и жареного лука, которое поднималось из полуподвала, где находилась банковская столовка, вся эта разноликая и разномастная толпа валила валом, готовая сшибить все, что возникало на ее пути, в том числе и собственного директора…

Толпа схлынула, и большой банковский зал можно было обозреть без труда. Точно его обитатели разбежались в панике, на столе валялись варежки, брошенные наотмашь (при этаком холоде впору и варежки), из полуоткрытого ящика выпер клубок шерсти со спицами (не иначе знаток дебета и кредита, не вынимая рук из ящика, довязывал набрюшник), из корзины, пробившись сквозь многослойное тряпье, таращила глаз кошка (видно, ласковая животина помогала почтенному канцеляристу скоротать восемь долгих часов).

— Как… банк? — засмеялся старший Цветов, вызывая на откровенность Сергея.

— Куда как здоров банк, братец мой дорогой…

— Здоров, говоришь? — Герман повел головой сокрушенно. — Не до жиру, быть бы живу?..

— Не до жиру!..

В иное время, пожалуй, можно было и продолжить разговор, но сейчас нет настроения, да и банковские служащие, наскоро одолев нехитрую трапезу, возвращались в зал гнеожиданно прозрев. По тому, как они раскланивались с Германом, можно было подумать, что, утолив голод, они обрели способность видеть.

Но, прежде чем направиться к выходу, старший Цветов остановился у секретера со створчатым верхом, приподнятым в эту минуту.

— Как с завтрашней поездкой? — спросил Герман старика со шкиперской бородкой, обильно седой и давно не стриженной. — Колики в почках поутихли?

Старик взлохматил бороду, отчего она стала в два раза больше:

— Эту ночь не спал, да уж как–нибудь…

— А может быть, вице–директора снарядить?

— Нет, сам!

Герман переступил с ноги на ногу, казалось, он только теперь понял, что решение за ним.

— Ну, сам так сам…

Они пошли к выходу, торопясь. И то надо торопиться: в далеких Сокольниках немалое торжество, Лари–син день. Но до Сокольников вон какие длинные версты, еще успеешь себя приготовить ко встрече с сестрой, придав соответствующий вид и своему лицу, и своим мыслям.

— Ты рассмотрел этого старика среброкудрого, Сергей?

— Как мог, а что?

— Старикан — уникум! — произнес Цветов–старший едва слышно, впрочем, толстое стекло, отсекшее пассажиров от водителя, позволяло тем, кто расположился на заднем сиденье, и посумерничать, не опасаясь, что их беседа будет услышана. — Отыскал тайные пути к штольне, куда было упрятано энное количество презренного металла…