Вольдемар Балязин - За полвека до Бородина

«Найду ли я на корабле друга подобна Ване?» — подумал Миша с печалью и, вздохнув, снял с гласиса игрушечной фортеции оловянного поручика, чтоб подарить его Ване на добрую о себе память. Затем, поразмыслив немного, поставил поручика обратно, решив, что невелика будет другу радость от такого презента. И взял с полки игрушечный пистоль — один из двух имеющихся у него, но более другого любимый, двуствольный, с настоящими кремневыми замками, от коих при ударе, как только спускались курки, летели самые всамделишные искры; в прошлом году подарил ему пистоль тот же дядя, вернувшись из заграничного морского вояжа.

Засунув пистоль за пояс, Миша вышел во двор. Солнышко уже ушло, и тихий вечер опускался на город.

30

Еще не было темно, но сумрак уже выступал из всех черных щелей, растворяясь в воздухе подобно серому туману. В небе бледными светлячками начинали мерцать, то слабо вспыхивая, то как будто угасая, первые робкие звездочки, и близко к небесному окоему, рядом со шпилем Петропавловского собора, повис узкий светлый серп молодого месяца.

Слышно было, как в конюшне хрупают овсом кони, как скрипит, проезжая по улице, плохо смазанная телега и звенят подковы запряженной в нее лошади.

Миша поглядел на мансарду: в окне папенькиного кабинета вспыхнули огоньки — сначала один, затем другой.

«Шандал зажег папенька, — подумал Миша, — значит, что–то писать станут».

В первом этаже светилось только одно окно — в покое бабушки, все остальные окна были темны: домочадцы берегли свечи, не осмеливаясь жечь их понапрасну, — в доме Голенищева — Кутузова транжирство в чести не было.

Миша глянул вперед, на окна людской, что размещалась во флигельке, отстоявшем от господского дома саженях в пяти — в глубине усадьбы, поближе к конюшне, — и увидел, что оба ее окна темны и распахнуты настежь.

«Вечеряют», — подумал Миша и осторожно толкнул дверь. В единственной горнице флигелька за столом, стоящим вдоль фасадной стены, сидело с полдюжины дворовых людей. На столе остались только жбан с квасом да глиняные кружки, а вся остальная посуда уже была убрана и стояла, ожидая мытья, в стопках на остывающей плите. Люди сидели без света, уютно сумерничая, и светились во всей горнице лишь желто–красные угольки в печи, тихо потрескивая и расточая приятное тепло семейного очага.

Во главе стола, под образом Николы Морского, сидел Аким Прохорыч — единственный среди всех собравшихся вольный человек, обитающий в доме иждивением Лариона Матвеевича. Был он стар, однако же еще крепок и пришел в дом не сам по себе, но по приглашению хозяина, ибо из тридцати лет своей прошлой службы десять лет состоял при Ларионе Матвеевиче денщиком. И когда из–за ран и хворей признан был старый солдат к дальнейшей службе непригодным, капитан взял инвалида к себе, определив прислуживать за барским столом и поставив его за то на полный пансион.

За столом, кроме Акима Прохорыча, была и Мавра и другие дворовые господ Голенищевых — Кутузовых: конюх, скотница, портомоя, кухарка. А дружок его, Ваня, сидел ближе всех к двери.

Как и почти всегда, насупротив отцова денщика устроился за столом еще один приживальщик — крепостной человек Алешка, прозванный за сугубое суеверие и великую набожность Алексеем — Божьим Человеком. Был Алексей в молодости изрядным охотником и не раз ходил в поле вместе с Ларионом Матвеевичем. И зайцев травил, и на лис ставил капканы, и волков брал облавой, а приходилось — и на медведя шел без опаски.

На медвежьей потехе и приключилась с Алексеем беда. Вышел он рядом с барином на «хозяина», а тот оказался матерым стервенником в полторы сажени ростом и, встав на задние лапы, попер бесстрашно на Лариона Матвеевича.

Побелел лицом барин, однако ж господский гонор и прирожденная дворянская спесь, смешанная с офицерскою храбростью, не позволили ему задать стрекача. Лишь попятился его благородие, поднимая мушкет, но, когда нажал на курки, искры от кресал хотя и брызнули, да порох не вспыхнул. Бросил капитан мушкет и оглянулся в растерянности на Алексея. И тот, ни единого мгновения не рассуждая, кинул барину рогатину, а сам остался с ножом. И умный зверюга, будто понимая, что для него рогатина куда хуже и опаснее ножа, обошел, как на придворном куртаге, барина и навалился на Алешку.

Барин, конечно, на помощь холопу подоспел и вогнал рогатину «хозяину» под лопатку, только после той охоты стало у Алексея худо с глазами: не прошло и года, как он ослеп и ни к какой работе более уже не годился.