Вольдемар Балязин - За полвека до Бородина

Пришлось капитану оставить Алексея в приживальщиках.

Только когда Алексей ослеп, то, видать, из–за безделья все чаще стал в церковь ходить, слушать всякие пустопорожние старушечьи байки, а потом перевирать в людской на свой манер.

Когда Миша появился в людской, денщик и слепец, как обычно, спорили.

— Что ж, по–твоему, и собор святых апостолов Петра и Павла тоже не царь заложил? — с обидой и напором говорил Божий Человек, как видно продолжая спор, начатый еще накануне.

— Почему не он? — нехотя отозвался старик. — Может, и он. Соборы закладывать да корабли с верфей спущать — дело царское.

— Ну, спасибо тебе, Аким, — уважил, — съехидничал Божий Человек. — Хоть в этом правоту мою признал, казенная твоя душа. — И, по–видимому возвращаясь к истоку нынешнего спора и желая добиться своего, сказал с еще большей настойчивостью: — И вот когда собор заложили, то и приказал царь из пушки палить. И с тех пор каждый день, ровно в двенадцать часов, в память об этом из пушки и палят.

Старик поморщился. Видно было, что ему страсть как не хотелось еще раз опровергать собеседника, но он, хотя и с явным к тому нежеланием, все же процедил сквозь зубы, досадливо перед тем вздохнув:

— И про пушку, Алешка, опять же набрехали тебе. Из нее палить стали, почитай, лет через десять после того, как государь помер.

Миша внимательно следил за разговором двух бывалых людей. Он вообще более всего любил слушать рассказы солдат, странников, моряков — обо всем, что видели они, что слышали, что знали. Не было для него большего наслаждения, чем узнать что–то новое, дотоле неведомое. Он не просто слушал, но вслушивался, не просто вбирал в себя то, о чем рассказывали, но впитывал, вдумываясь и размышляя, и либо принимал, либо отвергал сообщенные ему сведения, насколько хватало у него ума и сообразительности.

Из прежнего своего опыта общения с Акимом и Алексеем он не раз убеждался, что денщик намного правдивее, а главное, серьезнее и умнее в чем–то ребячливого и легковерного слепца.

И сейчас, услышав про неизвестно когда заведенный обычай палить в полдень из пушки, Миша вспомнил и другую историю, которую поведал ему с Ваней странный человек, повстречавшийся мальчикам возле церкви Трех Святителей, что стояла на 7‑й линии Васильевского острова. Говорил им тот человек, что обычай палить из пушки в полдень появился тогда, когда хоронили царя Петра.

Каждый день учиняли петербуржцы покойному царю Петру Алексеевичу как бы орудийный салют в память и в честь ему, пока стоял его гроб непогребенным в недостроенном еще Петропавловском соборе. А стоял там гроб первого российского императора, сказал странник, целых шесть лет.

История эта долго не давала Мише покоя, и по вечерам, перед тем как заснуть, ему часто мерещился стоящий в пустом темном храме длинный черный гроб государя, который, рассказывали, был выше любого из своих самых рослых солдат.

И, вспомнив все это, Миша спросил денщика:

— А правда, что гроб государя не сразу закопали?

— Правда, — ответил старик. — Колокольню–то в крепости построили прежде церкви, а когда гроб Петра Алексеевича в церковь принесли, то стройка–то еще шла, и потому гроб лет шесть простоял в соборе, а уж потом его опустили в землю. — И, вспомнив о похоронах Петра Алексеевича, добавил: — И умер царь Петр необычно, и хоронили его тоже не так, как всех.

Дворовые люди при этих словах мелко и часто закрестились, а у женщин, заметил Миша, глаза расширились и потемнели от страха.

— Помер Петр Алексеевич, как мне помнится, вскоре после Крещенья. А случилось это с ним оттого, что незадолго перед тем он сильно простыл: перед Новым годом приключилось наводнение и государь со всеми вместе спасал людей. Сам был на шлюпке за рулевого, а матросы сидели у него загребными. И вот, рассказывали, увидел царь, как тонет неподалеку от него солдат. А он, царь–то, горячий был и в опасности безрассудный. Скинул царь с себя епанчу и — бултых в Неву.

Солдата–то спас, а сам так сильно застудился, что как только пришел домой, тут же и слег да после этого и не встал. Да и как ему было от того не помереть, когда шел Петру Алексеевичу шестой десяток, а какая под Новый год в Неве вода — сами знаете.

А когда я пошел на похороны царя, то видел, что его гроб выносили из окна второго яруса, или, как ныне стали говорить, второго етажа, и спускали вниз по мосткам, нарочно для того выстроенным.

— Да будет врать–то тебе, Аким! — взорвался Божий Человек.