Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

Воронов Анне больше не показывался. На беседы, кроме Фитина, никто не заходил. Анна не знала, где сейчас Эйтингон или Судоплатов, люди, которых действительно стоило опасаться:

– Серебрянского арестовали… – размышляла Анна, – после убийства Седова, в Париже. Отозвали в Москву. Он, может быть, и жив… – товарищ Яша работал в разведке со времен гражданской войны, и многое знал. Анна подозревала, что Сталин не собирается его расстреливать. Нарком Берия на беседах тоже не появлялся. Фитин пока исполнял роль говорящей, а, вернее, слушающей головы. Начальник отдела расспрашивал Анну о незначительных подробностях операций в Аргентине, Мексике и Европе. Анна понимала, что в Швейцарии, сейчас работают чистильщики, обеспечивая достойный уход из жизни фрау Рихтер. Они переводили «Импорт-Экспорт» в руки нового владельца.

– И они ищут Марту… – Анна поднялась с койки.

У нее забрали сумочку, костюм, туфли, чулки и белье. Молчаливая женщина, в форме цвета хаки, с петлицами сержанта, прислонившись к выложенной метлахской плиткой стене, безучастно наблюдала за тем, как Анна принимала душ. Анне выдали серое платье, казенного, покроя, и просторное белье, со штампами внутренней тюрьмы. Полотенце оказалось вафельным, грубым, бюстгальтера к одежде не полагалось:

– Не то, чтобы он мне требовался… – хмыкнула Анна, застегивая картонные пуговицы на платье. Ничего острого, колющего, или режущего в камере не нашлось. Чулки не выдавали из-за опасности самоубийства:

– А крючком от бюстгальтера можно выколоть глаза охраннику… – она взяла чашку. Ярус был новым. Во времена допросов Савинкова, они с Янсоном не спускались далеко под землю. Анне, по ночам, иногда слышался, вдалеке, гул метрополитена. Ночей, впрочем, здесь не существовало. Время она отсчитывала по скрипу железной дверцы.

Распорядок оказался довольно мягким. Ей разрешали лежать на койке, приносили кофе, в эмалированной кружке, с папиросами и спичками. Три раза в день ее провожали в чистую уборную. Вечером полагался душ, с земляничным мылом, а утром, зубной порошок, в картонной коробочке, и бакелитовая зубная щетка. Ничего металлического, кроме эмалированной кружки, к ней в руки не попадало.

Надзирательница внимательно следила, в окошечко, за тем, как Анна пьет кофе. Она сама чиркала спичкой. Анна понимала, что, когда дверца захлопывается, за ней все равно продолжают наблюдать. Книг или газет не выдавали, но кормили хорошо. Анна узнала еду из внутренней столовой, для сотрудников. Она сидела в особом крыле:

– Для своих людей, – усмехалась Анна, – если товарищ Яша жив, он где-то рядом… – она знала тюремную азбуку, отец, в детстве научил ее перестукиваться. Анна пока не хотела рисковать, вызывая соседей. Фитин разговаривал с ней о сущей ерунде, операциях десятилетней давности. Иногда он даже погружался в детали работы Анны в Германии, во время Гамбургского восстания.

– Они тянут время… – каждый день говорила себе Анна, – они рыщут по Европе и Америке в поисках, Марты. Паук им помогает, наверняка… – она заставляла себя не думать о дочери. Анна вспоминала конверт, с именами двенадцати человек, в подземном хранилище фирмы «Салливан и Кромвель», на Манхэттене. Лежа на узкой койке, закинув руки за голову, Анна перебирала в уме досье:

– Любой из них может быть Пауком. Никто не знает о происхождении папы, никто не видел документов… – свидетельство о браке, и свидетельство о рождении Анны хранились в Женеве, в банковской ячейке. Цюрихский адвокат понятия не имел о договоре, подписанном фрау Рихтер с одним из небольших банков. Анна составила соглашение не от имени «Экспорта-Импорта», а как частное лицо. НКВД в ячейку хода не было. Она не держала дома даже копии договора, оставив его в женевском банке. Анна была уверена, что ячейка останется безопасной:

– Кто же из них Паук… – она держала при себе сведения о конверте потому, что пока не увидела Марту, на пороге комнаты, где разговаривала с Фитиным:

– Марта сделала все, что я ей велела… – кофе приносили крепкий, хорошо заваренный, папиросы вынимали из коробочки с заснеженной горой, и всадником, в бурке, – она пошла в ювелирную лавку. А дальше? – спросила себя Анна, зная, что ей никак не предугадать будущего.

Она понятия не имела, началась война, или нет. Анна избегала смотреть в лицо надзирательницы, предпочитая изучать его искоса. В последнюю неделю выражение холодных глаз, немного изменилось. В начале недели Анну прекратили водить на беседы. Она посчитала под одеялом, на пальцах. Фитин, в последний раз, вызывал ее двадцать первого июня, в субботу: