Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том четвертый

– Я тогда распродаж хотел дождаться, чтобы Тонечку побаловать. Тонечка, Тонечка… – он собирался попросить разрешения на посещение Царицына после нового года:

– Перейду линию фронта, заберу Володю… – Петр поймал себя на том, что выбирает для сына игрушки и одежду.

В квартире стоял телефон. Он связался с лагерем в Дабендорфе, в сорока километрах от Берлина, где предполагалось разместить, будущую офицерскую школу армии новой России. Генерал Власов поздравил Петра с новым званием:

– У нас теперь и гимн есть, – услышал он гордый голос Андрея Андреевича, – из Риги слова прислали. Тамошний литератор, журналист написал… – Петр пожалел, что не подумал о гимне, но слова ему понравились:

Петр обещал приехать в Дабендорф после рождественского обеда на вилле фон Рабе. Он не ожидал, что его пригласят на торжественную церемонию в рейхсканцелярии:

– Ожидается фюрер, рейхсфюрер Гиммлер, маршал Геринг… – вздохнул Петр, – это огромная честь. Не стоит, и думать о подобном… – он записал в блокнот адрес православного собора в Берлине. Перед Рождеством Петр хотел исповедоваться и причаститься:

– Сейчас пост идет, – напомнил он себе, – впрочем, его светлость принадлежит к государственной церкви. Они такого не соблюдают. Я в гостях, как говорится, не суйся в чужой монастырь, со своим уставом… – с лета Петр привык к хорошей еде. В Норвегии их кормили отлично. В лагере высшего командного состава, под Винницей, военнопленным тоже выдавали отменный паек:

– Пусть упрямцы жуют палую конину и кормовую свеклу… – в гастрономическом магазине, Петр, придирчиво, выбирал сицилийские апельсины, – как Иванов, например… – он, вспомнил упрямые, голубые глаза уголовника:

– Впрочем, он, скорее всего, стал капо. Такие люди только свою выгоду ищут… – денежное содержание в СС оказалось щедрым. Как и в СССР, Петр мог позволить себе хорошую вырезку, и норвежского лосося:

– Не забывай о посте, – строго одернул себя Воронцов-Вельяминов, – в гостях одно, а дома другое… – он выбрал овощи, и французское оливковое масло. После православного Рождества пост заканчивался. Перед поездкой в Дабендорф он хотел обзавестись гостинцами, для собратьев по оружию:

– Куплю ветчины, салями… – он шел по Кудам, нагруженный свертками, – шнапса. Посидим с Андреем Андреевичем за стопкой водки, я стихи почитаю… – Петр, любовно переписал еще не законченную поэму в блокнот:

– И я смогу выполнить задания службы безопасности, на восточном фронте… – он рассматривал фото в папке, с имперским орлом и свастикой. Мебель в комнате для допросов привинтили к полу. Стол, и табурет сделали крепко, на совесть. Петр чиркнул спичкой:

– Она на Тонечку похожа. Тонечки больше нет, надо жить дальше… – вспоминая жену, он смахивал слезы с глаз:

– Надо растить Володю, обустраивать новую Россию. Но, может быть, Тонечка жива, – с надеждой думал Петр, – может быть, она вернулась в Куйбышев, мы встретимся… – пока что ему требовалось поговорить с некоей Надеждой Бронниковой, двадцати четырех лет от роду, ровесницей Тонечки.

Бронникова, сержант, санинструктор роты, попала в плен летом, в харьковском котле. В папке лежала ее красноармейская книжка. Бронникова, по образованию медсестра, член ВЛКСМ, родилась в Кургане. Девушка пошла в армию добровольно. На четком, лагерном снимке, Бронникова смотрела прямо вперед. На полосатом платье виднелся номер, девушку коротко остригли. Хмурое, угрюмое лицо не улыбалось:

– Тоже блондинка, как и Тонечка. Они похожи, Бронникова только исхудала. В новой армии нам понадобится медицинская служба. Она молодая девушка, я раскрою ей глаза на преступления большевиков… – Петр зашуршал бумагами.

Из сопроводительного документа, выданного в Равенсбрюке, выходило, что девушку и других русских военнопленных переводят в Аушвиц:

– Средний брат его светлости в лагере работает… – дверь камеры заскрипела, – и младший в Польше трудится… – по словам штандартенфюрера фон Рабе, уголовника Иванова, отправили в рабочий лагерь Плашов, на каменоломни:

– Место тоже рядом с Аушвицем… – заключенная женщина, все равно, оставалась женщиной, Петр, довольно вежливо поднялся:

– Я аристократ, человек благородного происхождения. А не жид, вроде Эйтингона и Кукушки… – Петр, сначала, думал рассказать его светлости о Кукушке, но решил: