Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть вторая. Том четвертый

– Я увижусь с семьей, – завершил Макс, – и завтра за вами заеду. У нас много работы, в Моабите… – откинувшись на спинку кресла, он улыбнулся:

– И, конечно, нас ждет рождественский обед, на вилле. Встретитесь с моими родными… – самолет коснулся колесами взлетной полосы Темпельхофа. Макс посмотрел на далекие флаги, над мощной крышей аэропорта:

– Дома, наконец-то… – он поднялся:

– Думаю, рейхсфюрер захочет увидеться с вами, поздравить с новым званием… – лазоревые глаза Мухи восторженно заблестели. Он выкинул правую, раненую руку: «Зиг хайль, штандартенфюрер!». Стюарды несли к выходу багаж. Макс похлопал Муху по плечу:

– Пойдемте. Я вас угощу кружкой настоящего, берлинского пива… – накинув сшитую в Милане шинель, Макс легко сбежал по трапу вниз, к служебной машине.

Берлинский санаторий общества «Лебенсборн» помещался на окраине города, на тихой поляне леса Груневальд. Милый, беленый особняк, с черепичной крышей, выходил на реку Хафель. Начало зимы стояло мягкое. Девушки с колясками гуляли по тропинкам, вокруг здания.

Экскурсию из женской школы СС разместили в пустующих палатах. Учениц ждало знакомство с комплексом рейхсканцелярии, и визит на Музейный Остров. Потом группа разъезжалась по домам, на рождественские каникулы. Фрейлейн Антония и несколько девушек, у которых не было родственников, оставались в Берлине.

– Впрочем, я здесь мало времени проведу… – Тони стояла у окна большого зала, – после рождественского обеда, у Эммы, я начну появляться на вилле… – Тони не сомневалась, что кто-то из братьев Эммы начнет за ней ухаживать. Эмма не рассказывала о своей невестке, но Тони хмыкнула:

– Наверняка, восторженная дура, как и сама Эмма. Нацистская пустышка. Эмма говорила, они ровесницы. Выскочила замуж, со школьной скамьи… – томно потянувшись, Тони подытожила:

– С настоящей женщиной ей не тягаться. Активистки не умеют одеваться, поддерживать беседу. Они даже о фюрере не могут рассуждать, только о тушеной капусте и пеленках… – Тони, тайно, стенографическими крючками, делала пометки в блокноте:

– После войны я напишу мемуары, – решила она, – Скрибнер с руками оторвет манускрипт: «Репортаж из сердца рейха»… – Тони предполагала, что издатель не расстался с рукописью ее книги об СССР:

– Отложил пока в сейф, – поняла Тони, – США и Сталин союзники. Скрибнер, в таких обстоятельствах, не будет чернить коммунистов… – Тони ожидала, что после войны СССР и западные страны передерутся, за территории в Восточной Европе:

– Сталин захочет создать социалистический щит, у западных границ страны… – Тони представила карту, – а Германию они вообще могут разделить… – вермахт держал в блокаде Ленинград, но, по мнению Тони, неудачи большевиков ничего не значили. Она помнила упрямые, голубые глаза Волкова:

– Русские погонят немцев обратно на запад. Союзники высадятся в Европе, они встретятся в Берлине… – Тони поняла, что улыбается:

– От города и следа не останется, с бомбежками и обстрелами… – судьба Германии Тони волновала меньше всего:

– Джону я что-нибудь объясню, и Питеру тоже… – небрежно решила она:

– Ели Джон выживет, конечно. Он, наверняка, воюет… – мистер Кроу, изучавший в Кембридже бухгалтерию, вряд ли бы принес пользу армии:

– Если только Питер в интенданты пойдет, в хозяйственную часть. Эмма рассказывала, что один из ее братьев тоже деньги считает… – Тони, довольно, прикидывала гонорары, от будущих книг:

– Но Виллем обеспеченный человек. Элиза выйдет замуж, во второй раз. Можно с ней не делиться прибылями от шахт… – Тони была уверена, что профессор Кардозо, еврей, давно мертв.

– Нам рассказывали о гетто, о лагерях в Польше, – она скрыла зевок, – с евреями все понятно. Не стоит о них вспоминать… – Тони хотела издать вторую книгу под псевдонимом:

– После войны все бросятся писать об ужасах гитлеровского режима, о преследовании евреев, и антифашистов. Я навещала Моабит, я увижу Аушвиц… – в Моабите экскурсию провели по каменным коридорам. Ученицам показали несколько камер, но имен заключенных не говорили. Сменяя друг друга у глазков, девушки разглядывали коротко стриженых, исхудавших узниц, в серых, полосатых платьях. В СССР Тони не ездила в женские зоны, но все заключенные выглядели одинаково. В одной из камер, прислушавшись, она уловила русскую речь. Тони повернулась к надзирательнице: «Военнопленные?».

Крепкая женщина кивнула:

– Они из Равенсбрюка, группу в Аушвиц отправляют… – светловолосая, высокая девушка, по виду ровесница Тони, сидела на нарах, обхватив руками острые колени, глядя вдаль, на серое, зимнее небо в зарешеченном окне. Кто-то позвал: «Надя!», девушка встрепенулась: