Вскоре бедной царевне суждено было снести другое, более унизительное оскорбление.
В один прекрасный солнечный день она узнала, что царевич гуляет в дворцовом саду. Она оделась, пошла в сад, чтобы погулять вместе с мужем и занять его беседой. Войдя в сад, она увидела его издали сидящим на скамейке рядом с Афросиной и нежно державшим ее за руку. Афросина громко хохотала и рукой закрывала царевичу рот, как будто не хотела слышать милых шуток своего поклонника.
Шарлотта остановилась, как молнией пораженная, едва дыша, совершенно уничтоженная. Афросина заметила ее, вскочила со скамейки и хотела убежать, царевич удерживал ее, взглянул на жену и, в свою очередь, расхохотался. Однако Афросина вырвалась от него и побежала по аллее. Алексей продолжал необузданно хохотать, несколько раз звал Афросину, приговаривая: «Фрося, не будь дурочкой!» Затем он скорыми шагами последовал за ней, нисколько не заботясь о своей убитой горем, оскорбленной жене, искренне желавшей в эту минуту смерти, которая одна могла освободить ее от невыносимых страданий.
Следствием грубого и оскорбительного обращения царевича с женой было то, что она, сначала любившая, стала его ненавидеть. За несколько недель до родов Шарлотты царевич уехал в Карлсбад, не предупредив ее ни одним словом. Только когда уже подъехала почтовая карета к его дверям, он попрощался с женой четырьмя словами:
– Прощай! Еду в Карлсбад!
Таков был муж Шарлотты.
Петр с царицей был тогда в Финляндии, Шарлотта осталась одна с тремя старухами, которых против ее воли ей навязали, чтобы наблюдать за родами и удостовериться в действительности рождения царского ребенка. В это время она пишет с отчаянием своей матери: «Я сделалась несчастной жертвой нашего дома, хотя я этим не приносила ему никакой пользы. Я от горя умираю медленною смертью».
В течение шести месяцев она не имела никаких известий от своего мужа, только дочка, родившаяся в июле 1714 года, доставляла ей некоторое утешение. По приезде царевича, он не подавал ей ни луча надежды на благосклонное обращение с ней. Зимой 1715 года в течение ее второй беременности он ее открыто оскорбил самым жестоким образом: он взял к себе в дом, где жила жена, свою крепостную любовницу – Афросину. Шарлотта с достоинством выдержала этот крайне жестокий удар. Вебер, ганноверский посол в Петербурге, говорит в своих записках:
«Эта несчастная царевна с твердостью переносит свое горе, одни стены видят ее слезы».
После долгого пребывания в Карлсбаде Алексей Петрович наконец возвратился в Петербург и только два дня спустя удостоил жену своим посещением. Шарлотта встретила его с новорожденной Натальей на руках, надеясь, что родительское чувство смягчит его сердце и улыбка невинности вызовет нежность отца к матери. Но Алексей вооружился ледяной холодностью и, чтобы избежать всякого нежного слова, пришел не один, а в сопровождении генерала Глебова, самого хитрого льстеца. Несмотря на присутствие постороннего, Шарлотта с нежной улыбкой поспешила к нему навстречу, показала ему ребенка и высказала ему все, что только любовь и верность могли внушить ей. Но царевич оставался немым и не проявил к ней ни любви, ни малейшей привязанности, как будто был ей совершенно чужой. Он не обнял жены, не поцеловал ребенка и даже не пытался изобразить на своем лице улыбку. Он только спросил ее в общих выражениях о состоянии ее здоровья и ее времяпрепровождении и предоставил Глебову занимать царевну грубой лестью. Через полчаса он оставил жену, которая в своем уединении предавалась горю и проливала горькие слезы.
Царевич откровенно сознался, что желает развода, и Шарлотта считала это величайшим счастьем для себя. Но оба знали, что им нельзя надеяться на согласие царя.
Шарлотта обратилась к князю Меншикову, любимцу государя, и просила его узнать мнение царя на сей счет. При удобном случае Меншиков со свойственной ему ловкостью намекнул царю на возможность развода царевича, но Петр так рассердился, что в другой раз князь не смел коснуться этого дела.
– Горе Алексею! – воскликнул царь. – Только благодаря этому ангелу, его жене, только из любви и уважения к ней я до сих пор не наказывал этого изверга, этого недостойного, непокорного сына, который ежедневно отравляет сердце отца. Горе ему, если он лишится покровительства его доброй жены.
Хотя Меншиков уверял государя, что мысль о разводе не возникла в голове царевича, что это была его собственная идея, но царь все же продолжал подозревать в этом царевича, по крайней мере это можно было заключить по более суровому обращению государя со своим сыном с тех пор, как Меншиков намекнул на развод.
Читать дальше