Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том второй

– Тетя Эмма болеет, но скоро поправится, – присев, он обнял мальчика, – присматривай за ней, с Аттилой… – группенфюрер вздохнул:

– А если она что-то сделала с мальчиком? Бедный Адольф, он так ждал кузена… – по словам врачей, порезы на руках Эммы должны были затянуться, не оставив шрамов.

Балерину Макс отыскал случайно, по приезду в Патагонию, разбираясь в багаже. Он вспомнил, что старинная шкатулка стояла в его спальне:

– Это мамина, – подумал Макс, – начала века, кажется… – шкатулку сделали в Мейсене. Макс сунул вещицу в саквояжи, не глядя, опустошая содержимое гардероба. Сейчас ему было наплевать на славянское происхождение Чайковского:

– Эмма всегда «Щелкунчика» любила. Они с Генрихом танец Феи Драже в четыре руки играли. Малышка моя, моя девочка… – дрогнули темные ресницы, Эмма подняла припухшие веки. По бледным щекам катились слезы:

– Макс, мой малыш, мой мальчик… – Эмма почти ничего не помнила. Перед глазами стояли тоненькие, крохотные пальчики ребенка. Сын зевал, сопел носиком, Эмма слышала, как стучит его сердечко:

– Музыка знакомая, – поняла девушка, – Макс мне шкатулку принес, я с ней в детстве играла… – вертелась балерина, у Эммы затряслись губы:

– Макс, мой мальчик, мой сыночек… – она выла, заталкивая в рот простыню, брат держал ее в руках, шепча что-то тихое, ласковое:

– Не надо, милая моя, не надо. Мы найдем малыша, с ним ничего не случится… – Эмма увидела темные, недобрые, немного раскосые глаза, испещренное шрамами, бесстрастное лицо. Правую щеку пересекал толстый, багровый рубец, она отталкивала Эмму, орудуя скальпелем, пахло свежей кровью. Грудь Эммы заныла, отчаянно закричал сын, она вздрогнула:

– В Нойенгамме она что-то сделала с ребенком, с ее ребенком. Он живым родился… – Эмма тогда не поворачивалась к Лауре, но слышала короткий, оборвавшийся, жалкий писк. Она почувствовала в руках узел, из простыни:

– Я сверток в протоку выбросила, и ушла. У нее ничего не было, как она… – Эмма попыталась сжать кулаки, руки пронзила боль:

– Она украла мое дитя, она сумасшедшая. Я видела, что она и тогда была не в себе. Мне все равно, что с ней станет. Пусть она поплатится за свои преступления, пусть Макс ее убьет… – Эмма была готова поползти за женщиной, и зубами разорвать ей горло:

– Так, как она зарезала врача, хладнокровно. Она и нашего мальчика убьет… – Эмма споткнулась о труп доктора в коридоре, падая, теряя сознание. Слезы текли по лицу, она немного отстранилась от брата:

– Макс, ты должен знать… – голос сестры был глухим, горьким, – ты должен знать, что случилось на самом деле, в Нойенгамме… – Эмме хотелось рассказать всю правду. Она сглотнула:

– Послушай меня, пожалуйста… – не выпуская руки брата, девушка начала говорить.

В передней было полутемно, за окном метались лучи фонариков.

Максимилиан купил в Буэнос-Айресе, по сходной цене, списанные армейские грузовики. Местные вооруженные силы использовали немецкую технику. Колеса надежных Opel Blitz обмотали цепями, для лучшей проходимости. Лаяли фила, в кузовах, на пороге скулил щенок. Максимилиан потрепал собаку по голове:

– Тоже хочешь в погоню отправиться. Молодец, ты настоящий охранник. Но ты останешься дома, защищать семью… – теплый язык лизнул его руку. Аттила поскакал вверх, по деревянной лестнице, в спальню Адольфа.

Прислонившись к стене, под рогами местного барана, Максимилиан нашарил в кармане зимней шинели сигареты. Он глубоко затягивался, огонек вспыхивал и тух:

– Эмма не виновата. Мерзавка, наверняка, пригрозила ее убить, в Равенсбрюке. Она боялась сказать мне правду… – сын Максимилиана был мертв. История о ребенке, якобы подкинутом британским агентам, в Гамбурге, оказалась неправдой, от начала до конца.

– Она хотела оказаться здесь, и она своего добилась. Она знала, что я ее не трону, что я буду искать своего малыша. Она обманула меня… – Максимилиан, медленно, аккуратно, растер окурок в бронзовой пепельнице. Он представлял себе лицо мадам Маляр:

– Я Генриху глаз окурками выжег. Он кричал, плакал… – группенфюрер поморщился:

– Я не пощадил своего брата, ради рейха и фюрера. Хватит, время милосердия прошло и больше не вернется. Она пожалеет, что на свет родилась, убийца… – хлопнув тяжелой дверью особняка, Максимилиан пошел к освещенной факелами колонне грузовиков.

В полутьме шумело ближнее море.