Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том второй

– Мы с тобой поедем к индейцам… – шепотом обещал ему ребенок.

Когда тетя Эмма пела колыбельную, у мальчика немного покалывало в носу. Он помнил другой голос, высокий, нежный, помнил блестящие, зеленые глаза. От мамы пахло сладко и тревожно, хотелось забраться к ней на руки, уткнуться лицом в плечо. Мама целовала его на ночь, ласковая рука гладила мальчика по голове:

– Спи спокойно, мой хороший. Иисус и дева Мария хранят твои сны, твои святые покровители заботятся о тебе… – на шее мамы переливался крохотный, золотой крестик. Мягкие губы касались его щеки, мама обнимала мальчика:

– Спи, засыпай… – она пела знакомую песенку о снах, падающих с дерева. Теодор-Генрих сопел, зевал, вертелся. Мальчик, наконец, успокаивался, рядом с мамой, размеренно дыша, слыша улыбку, в ее голосе.

Он знал, что мама жива.

Так же думала и тетя Эмма. Это было их тайной, игрой, как и настоящее имя мальчика. Теодор-Генрих приучился откликаться на Адольфа и никогда не спорил с дядей. Он вообще не очень любил смотреть в холодные, голубые глаза:

– Был еще один дядя, Отто. Его убили русские, в Берлине. Мои папа и дедушка разбились на машине, год назад. Маму тоже убили русские… – Теодор-Генрих в это не верил. Тетя Эмма обещала ему, что мама спаслась и обязательно за ними приедет.

Она шептала мальчику, держа его на коленях:

– Она приедет, с нашими родственниками, заберет нас отсюда. Мы полетим далеко-далеко… – Теодор-Генрих хорошо помнил самолеты, но здесь не было посадочной полосы. Бегая с Аттилой по берегу, он разглядывал озеро:

– Самолет может сесть на воду. Дядя Макс показывал картинки… – покидая обреченный рейх, эсэсовцы не увезли с собой детских книг. В ящиках, в трюмах подводных лодок, Максимилиан обнаружил неизвестно как попавший туда роскошный альбом, изданный летом прошлого года, по распоряжению маршала Геринга. Тяжелую книгу, с золоченым обрезом страниц, дарили, от имени Люфтваффе, высшим бонзам рейха. Том, по мнению Макса, кое-как, но подходил ребенку. Люфтваффе собрало в издании фотографии и рисунки новейших самолетов.

Он обещал племяннику заказать детские книги, из Буэнос-Айреса. Напевая колыбельную, Максимилиан смотрел на спокойное, милое личико мальчика:

– Надо купить испанскую азбуку, пусть он учит язык. И надо привезти сюда немецкие, довоенные книги. Те, что издали до тридцать третьего года… – Макс подозревал, что все, напечатанное в Германии, после прихода Гитлера к власти, оккупационная администрация попросту сожжет.

– Но мы сохраним великий, арийский дух… – гордо думал он, – мы спасли работы фюрера, научные труды о еврейском засилье, подшивки газет и журналов… – Макс, внезапно, понял:

– Мы словно евреи. Римляне изгнали их со своей земли, они рассеялись среди народов, но сохранили нацию, язык и верования. Они унесли Тору, и так выжили… – он дернул щекой:

– Ерунда. Нельзя сравнивать нас с евреями. Они слабаки, они покорно шли в сооружения… – Максу почудился шорох, за тяжелыми гардинами, в спальне сестры. Он вспомнил изящный очерк лица доктора Горовиц, неприятный блеск больших, голубых глаз, уверенное движение руки, всаживающей шприц, в его шею:

– В прошлогоднем восстании евреи себя гранатами взрывали, вместе с немцами и силами Власова… – зять рассказывал Максу об уничтожении Варшавы, – нет сомнений, что мерзавка, жидовка, убила Гейдриха… – доктору Горовиц неоткуда было взяться в Патагонии. Макс не мог избавиться от мыслей о проклятом враче:

– Она давно мертва, – успокоил себя группенфюрер, – например, сдохла в той же Варшаве. Стала дымом, как и все они… – Максимилиан считал, что ни сестра, ни Цецилия никакого отношения к еврейству не имеют:

– Цецилия моя жена, мать моей девочки. Мужчина отвечает за воспитание детей, заботится о семье, о жене. Я ариец, и мои дети тоже арийцы. Цецилия, в душе, немка, а вовсе не еврейка. Ее сбили с толку, обманули, как Холланд обманул Эмму… – Макс лично отвез сестру на катере в госпиталь. По уверениям врачей, с другими обитательницами больницы столкнуться она не могла. До предполагаемой даты родов оставалась неделя, но доктора успокоили Макса. Схватки, скорее всего, были ложными, тренировочными. Эмма волновалась, он разрешил сестре остаться в больнице.

– Ничего с ней не случится, там надежная охрана. Завтра с утра я туда сам съезжу, Адольф с солдатами погуляет… – Максимилиан не хотел, чтобы племянник проводил ночь один, пусть и с обслугой особняка.

– Он малыш, сирота… – вздохнул группенфюрер, – и он испугался, когда Эмма боли почувствовала… – вернувшись из госпиталя, он сказал Адольфу, что все в порядке: