Александр Зарубин - Волчья дорога. История времен тридцатилетней войны

– Согласен, прискорбное. – ответил Яков. – С кем имею честь?

– Рене, Аббат Эрбле, к вашим услугам. Пользуясь миром путешествую по Германии. Мой спутник принял вас за грабителей.

– По нынешним временам – предосторожность разумная. – согласился капитан, кивнув для порядку.

– Я так понимаю, что грабить никто никого не собирается, так что заходите, господа.

– А где хозяин дома? – спросил Яков, оглядывая еще раз темную в лучах закатного солнца громаду.

– Висел какой-то бедолага на воротах. Наверное, это был он.

– Довольно невежливо с его стороны, – прогрохотал громкий голос. Вниз спустился обладатель мушкета – высокий, широкоплечий, громогласный человек с немыслимо закрученными усами. Яков чуть поморщился – в глаза ударил блеск золотого шитья на его перевязи.

Первый из французов сделал изящный жест в его сторону.

– Разрешите представить моего спутника – Исаак де Брасье, шевалье из Пикардии.

Капитан ещё раз приподнял шляпу, подставив морозу закоченевшие уши.

– Очень приятно, – пробасил гигант.

– Так что с владельцем? – спросил Яков еще раз.

– Мы его похоронили и, раз уж я духовное лицо пусть и без кафедры – прочитали молитву. Больше сделать для бедолаги мы все равно ничего не могли, а ночевать в лесу из-за этого глупо…

– Война, что поделаешь. – пожал плечами капитан.

Вообще-то уже мир, но бедолагу эти тонкости сейчас явно не волновали. Капитан обернулся и махнул своим – располагайтесь, мол. Его люди давно вошли и привычно, без лишней суеты разбрелись по двору, устраивая лагерь.

Последний, ярко-алый луч заходящего за ёлки солнца ударил капитану в глаза, заставил поморщиться. На арке ворот чёрной тенью сидел человек – кто-то из солдат залез срезать верёвку повешенного – на амулеты.

Все заботы о размещении роты капитан без зазрения совести свалил на сержанта. Пока тот, иногда порыкивая на подчинённых аки лев рыкающий на газелей, носился взад и вперёд, капитан засел в холле. Один невезучий сундук был мгновенно пущен на дрова, весело затрещал огонь в печке. Капитан придвинул стул поближе к поплывшему по зале приятному теплу. Французы расположились напротив, за длинным, изрядно истёртым столом тёмного дерева. Их было двое – гигант и его изящный спутник. И ещё десяток слуг, старший из которых – высокий полноватый парень с наглым лицом что-то долго говорил своему патрону по-французски, опасливо косясь на капитана. Впрочем, слуг француз сразу отослал прочь коротким жестом, велев подать вина, и не беспокоится попусту. Капитан в ответ приказал выставить на стол курицу из юнкерской добычи. Огонь трещал, отбрасывая мерцающие пятна жёлтого света на тёмные балки потолка и белёные стены. Постепенно подходили на огонёк люди капитана – Лоренцо, чернявый и обманчиво-мелкий итальянец, ротный прапорщик, Мушкетер Ганс – этот встал у входа, подперев плечом дверь и глядя в никуда холодными серыми глазами. Потом подошёл погреться и разобравшийся с делами сержант.

Капитан отдыхал и немного бесцеремонно рассматривал французов, а они его – точнее его плащ, небрежно брошенный на один из стульев. Хороший, тёплый плащ, недлинный и с широкими рукавами – покроя, который на восток от Рейна называют мушкетёрским, а на запад – a-la cossak. Шведы привезли его в Германию, вместе с кузькиной матерью, из стран полуночных, а уж у них переняли покрой все, кому не лень. Капитан пару минут удивлялся такому интересу к заурядному, в общем то, предмету гардероба, потом кое-что вспомнил, кивнул на плащ и сказал одно слово:

– Нордлинген, – плащ был французский, трофейный, взятый на поле той, несчастливой для империи битвы. Чужие вензеля капитан спарывал сам и на редкость криво – латинская буква L была ясно видна даже в таком свете.

– Трофейный? Кому-то не повезло.

– Случайно, не Ваш, месье? – мягко усмехнулся капитан. Младший из французов ответил на улыбку улыбкой.

– Нет. Я лицо духовное…

Теперь пришёл черёд капитану удивляться. Француз конечно выглядел сугубо штатским человеком – тонкое, моложавое, очень правильное лицо, длинные, раскинутые по плечам волосы. Дорожный кафтан – неброский, ладный, одинаково годный и для бивачного костра и для дворцовой залы. Руки в перстнях, небрежно державшие отливающий рубином бокал. Изящные, немного женственные кисти рук. Но глаз у капитана был намётанный – шпагу эти тонкие пальцы держат куда уверенней, чем четки.

Француз заметил направление его взгляда и улыбнулся ещё раз – понимающе.