Константин Петришин - Заговор жрецов

– Даже нежность, – съязвил Плеве.

– Может быть и нежность, – согласился Шванебах, не замечая иронии в голосе Плеве. – Мне же от вас нужна помощь именно в этом.

Плеве деланно вздохнул.

– Хорошо, мой друг, – согласился он. – Только услуга за услугу…

Шванебах в ответ бесцеремонно хлопнул Плеве по плечу.

– Любую вашу просьбу я выполню с удовольствием, – завершил он.

– Вы и Витте достаточно часто сопровождаете его императорское величество в поездках. Я был бы вам очень признателен, если бы вы запоминали, о чем Витте говорит с царем, как на это реагирует его величество, и сообщали об этом мне.

С лица Шванебаха улыбку сдуло, словно ветром.

– Помилуйте, граф, но я не осведомитель жандармского управления!

– Конечно, конечно! – воскликнул Плеве. – Но мы с вами должны, даже обязаны беспокоиться о безопасности его величества в первую очередь… Вот и все. Я именно это и имел в виду.

Шванебах хитро прищурил один глаз и погрозил Плеве указательным пальцем.

– Я согласен, – ответил он. – Услуга за услугу…

И снова рассмеялся.

– Я сказал что-то смешное? – спросил Плеве.

– Нет, нет!.. Просто я подумал – кто же на его величество может покуситься? Он не Александр III и тем более не Александр II…

Шванебах уехал явно довольный разговором, а у Плеве из головы не выходили последние слова Главного государственного контролера «…Он не Александр III и тем более не Александр II…»

Действительно сравнивать сына с отцом и тем более дедом было нельзя.

Плеве невольно вспомнил о страшном дне коронации Николая II в Москве и чудовищной трагедии на Ходынском поле. Москва была в трауре, однако по церемониалу в этот день должен был состояться бал у посла Франции Монтебелло, на который были приглашены император с императрицей.

Николаю II советовали не ехать на бал и просить французского посла отменить его, однако император без тени смущения попросил не придавать большого значения тому, что случилось на Ходынском поле, и поехал на бал.

В те минуты, когда у французского посла в банкетном зале расставлялись сто тысяч роз, специально доставленных из Франции, а слуги сервировали столы, сияющие серебром, привезенном из Версаля, на Ходынском поле солдаты убирали трупы…

Плеве, никогда не питавший к русским сколько-нибудь уважительного чувства, узнав об этом, просто не поверил. Через два дня от великого князя Сергея Александровича он узнал, что и бал у французского посла, и другие увеселительные мероприятия в Москве отменены не были.

Император всего лишь отстранил от должности московского обер-полицмейстера полковника Власовского за беспорядки в Москве и отбыл с супругой в Нижний Новгород открывать Всероссийскую ярмарку. Затем уехал в Вену, оттуда в Берлин в гости к кузену Вильгельму, где в Бреслау они вместе с Вильгельмом провели смотр и парад германских войск. Уже в конце августа царская чета посетила Копенгаген, побывав в гостях у деда со стороны матери, датского короля Христиана IX. А в начале сентября император с императрицей прибыли в Лондон в гости к королеве Виктории. Из Лондона их путь лежал в Шербург, где Николая II ждал французский президент. Три недели, проведенные во Франции, окончательно выветрили из памяти Николая II ходынскую трагедию. И только в середине октября Николай II с супругой прибыли в Петербург.

Спустя два месяца Плеве встретился с императором в Малахитовом зале Зимнего дворца, где царская семья наряжала новогоднюю елку.

Пожимая Плеве руку, Николай сказал: «Дай бог, чтобы и следующий, 1897 год, был таким же благополучным, как и этот».

Заканчивая свой рабочий день в 14 часов, Николай II по обыкновению открыл и просмотрел ящики стола. Все они были без документов. И только в самом нижнем из глубины ящика виднелся уголок какой-то бумаги. Николай достал ее больше из любопытства, чем из необходимости. Это было письмо графа Льва Толстого, переданное ему великим князем Николаем Михайловичем.

Николай сразу вспомнил его, скорее по странному обращению. Граф Толстой начинал письмо словами: «Любезный брат!..». Николая II тогда ошеломило такое обращение, однако письмо он прочитал до конца, хотя и не следовало бы.

Граф Толстой убеждал его в бессмыслии самодержавия и советовал передать все помещичьи земли крестьянам, уповая на то, что в противном случае в России случится взрыв народного негодования.

Когда он показал это письмо императрице Александре Федоровне, та удивленно вскинула вверх белесые брови и ахнула. Ей не верилось, что кумир многих придворных дам, граф Толстой, мог так поступить. Она была против отречения графа Толстого от церкви, однако Победоносцев уговорил императора проучить писателя, а заодно и приструнить тех, кто разделял его взгляды.