Роман Рассветов - Их жизнь. В краю голубых озёр. Книги первая и вторая

Марию утомляли эти мысли, портили настроение, и она с головой окуналась в работу, чтобы забыться, не думать об этом. Айвар, хоть и обещал в письмах, что скоро приедет в гости, всё не приезжал. О Язепе и Донате по-прежнему не было никаких известий. Мать всё чаще заводила разговоры о них, гадала об их судьбе, плакала…

…Владислав с каждым днём становился всё более раздражительным и мрачным. Он никак не мог привыкнуть к этой деревенской жизни, к тяжёлой работе, к непонятному и смешному языку латгальцев, к жизни при свете керосиновой лампы; когда нет ни книг, ни газет, когда надоедливо кричит этот ребёнок, его сын. Он искал в своей душе любовь к нему, и не находил. Умом он понимал, что это его ребёнок, он очень похож на него, Владислава, когда он был в таком же возрасте… Владислав очень хорошо помнил свою детскую фотографию, но, сердцем, принять не мог! Он, по-прежнему, был для него чужой! Владислав понимал, что это – очень плохо!

«Я, что? Урод, что ли» – Часто думал он, и это его бесило, но он ничего не мог поделать с этим. Это было сильнее его. Странно и непонятно ему было смотреть, как Мария кормит его, вся светлея лицом, лопоча тихие и нежные слова, как она стирает обмаранные им, их сыном, и обписанные пелёнки… Он представлял себе, как бы он стирал такие пелёнки… И его передёргивало, даже тошнило, при одной мысли об этом. Первое время он, в охотку, работал, хотел, чтобы Мария радовалась, глядя на его работу, хотел обеспечить хозяйство всем необходимым на зиму. За время их разлуки он очень соскучился по Марие, и первые дни был ненасытным, ласковым, но, постепенно, успокоился. Всё реже ему хотелось приласкать её, поцеловать, сказать нежные слова.

С каждым днём ему всё труднее было работать. Впервые настоящий физический труд, работу до ломоты в костях, до красных кругов перед глазами, до едкого пота, заливающего глаза, от которого жжёт лицо, он узнал только на фронте… Но, то был фронт, от этого, зачастую, зависела жизнь. А кто не хочет жить?.. До войны было детство, школа, техникум, жизнь в Колпино, пригороде Ленинграда… Он был ещё подростком, когда его родители развелись. Они были из дворянских семей, мать смирилась с режимом большевиков, а отец не смог. Точно неизвестно, каким образом он оказался за границей, во Франции, в Париже… Но и там его жизнь не сложилась. Он всё больше и больше тосковал по Родине, и в 1937 году вернулся в Россию. В Париже друзья ему говорили: – Антон, ты с ума сошёл? Что ты делаешь? Сталин же тебя расстреляет! – Он отвечал им:– Ну и что? Зато умру в России!..

На свободе, в Ленинграде, он прожил, примерно, пол-года, потом его арестовали, объявив французским шпионом. Он исчез бесследно… Владислав рос у деда, отца мамы. Воспитывали его жёстко, часто били ремнём за провинности, летом отсылали к родственникам, в Ашхабад. Любви и нежности мамы он не знал, эта красивая женщина, бывшая фрейлина последней российской императрицы, жила своей жизнью, а сын был досадной помехой в этой жизни… Отбыв три года в Армии перед войной, сразу же оказался на фронте, пробыл в окопах все четыре года, даже больше, демобилизовали его в начале осени 1945 года. А теперь он оказался в этой далёкой и непонятной Латгалии, на глухом хуторе, с головой окунулся в работу, в нелёгкую, крестьянскую работу… Что толкнуло его на это? Он считал, что – любовь, любовь безрассудная и властная к простой, малограмотной, деревенской девушке… Он был готов на всё, лишь бы быть с нею рядом, лишь бы она принадлежала ему!

…Шли месяцы. Каждый день приходилось рано вставать и… работать, работать, работать! А она, работа эта, всё не кончалась, и всё труднее было заставлять себя браться за неё. Иногда он ловил себя на том, что разглядывает свою жену какими-то чужими, равнодушными глазами, видит её посеревшее от пыли лицо, растрёпанные волосы, ветхое, в заплатах, платье. «Господи, да люблю ли я её? – Спрашивал он себя. – Неужели я только вообразил себе это?» Эти мысли пугали его и он начинал убеждать себя, что это- неправда, что он любит её, что именно из-за любви к ней он приехал в эту проклятую дыру и вкалывает здесь, как вол, без отдыха… Теперь только водка возвращала радостное настроение, сознание собственной значимости, давала возможность забыться, хоть на время уйти от повседневных забот; но и делала его болезненно обидчивым и ранимым, вспыльчивым… В каждом слове ему мерещился скрытый, обидный, смысл, и тогда он мог сказать любую гадость, даже – ударить… Иногда у него чесалась рука вмазать оплеуху Марии только за то, что она заметила, что он – выпил… От этого её лицо становилось обиженным, а сама она замыкалась в себе и возилась с этим крикуном Робкой, не обращая на него, её мужа, внимания!