ВЛАДИМИР КАЗАНЦЕВ - Вологжанин

Никита Черкас каждое утро поднимал Ваську раньше всех. Еще в Нерчинске он вытесал два тяжелых подобия сабель и на дворе у Лосева, где они жили, заставлял подростка отрабатывать сабельные приемы. Сейчас коренастый и широкоплечий с черной седеющей бородой Никита, держа в руках деревянную саблю, подначивал Ваську. В ухе у него болталась серебряная серьга. Волосы подстрижены под казацкую скобку. Широченные шаровары из коричневой пестряди, заправленные в сапоги, подпоясывал широкий крученый кушак из красного кармазина. Ярко синела рубаха. Он не обращал внимания ни на туман, ни на комаров, зудевших возле головы.

–Не можешь одной – давай обеими руками. Сабля не ложка – ей пользоваться уметь надо.

Согнувшись, Вася держал саблю двумя руками. На нем была куртка из лосиной кожи мехом наружу. Штаны из синей пестряди свисали с босых, мокрых от утренней росы ног. На голове остроконечная шляпа из бересты. Васька ударил слева направо, но Черкас неуловимым движением кисти руки провернул свою деревяшку, которая плашмя ударила по оружию противника справа, уводя его влево и открывая незащищенный бок. Никита с ленцой ткнул в ребра, вдруг резко прянул в сторону. Подросток, держа саблю в левой руке, сделал стремительный выпад. Дерево прошло впритирку с грудью казака.

–Заканчивайте. Перекусим – и в путь, – раздался окрик десятника.

–Молодец, – похлопал Ваську Черкас, – Чуть не зарезал дядьку. Я замечаю, у тебя обе руки рабочие.

–Ему мамка в детстве левую руку привязывала, чтобы он правой все делал, – сказал Иван, который следил за поединком.

–Это хорошо, – кивнул головой Никита. – Ждут удар, в основном, с правой руки. Значит, поработаешь, чтоб с обоих рубить. Иди хлебай варево, – подтолкнул он Василия. Подросток пошагал к костру, у которого хлопотал Лосев. Друзья все вместе вызвались добровольцами. Мужики шли следом.

–Никита, – спросил Вологжанин, – а не шибко жестко ты с ним? У него все руки и плечи в синяках.

–Лучше в синяках, чем порубленному быть, – огрызнулся Черкас,– Ты думаешь, я из-за благодарности, что ты того монголас пищали снял, когда он меня выцелил?.. У меня самого такой братишка был. Парубок бедовый, только под Чигирином я спасти его не смог. Развалил Данилу янычар пополам. Плохо я его саблей научилмахать, а оставить не с кем было. Мать Бог прибрал. Тут турки с татарами повалили, я и взял Даньку с собой, оказывается, на смерть. Сам знаешь: погибают не молодые, а неумелые. – Никита замолчал.

–Ты… это… прости меня, – с запинкой произнес Иван.

–Не бери в голову, – махнул рукой Черкас.

Казаки быстро позавтракали вчерашней ухой, попили отвар чаги. Телицын собрал всех на берегу, предупредил:

–Плыть осторожно, смотреть в оба, подплываем к Албазину. Можем наткнуться на богдойцев. Высадимся, не доходя острога, там недалеко есть небольшой затон: струги загоним, спрячем.

Казаки молча послушали десятника, полезли на суда. Струги отвалили от берега. Туман рассеялся. Река катилась тихо, мерно-мутная, бескрайная. Мошки кругом было великое множество. В жару она стояла над стругами черной пылью, набивалась в уши, в рот, в глаза. Чтобы спастись от гнуса люди обматывали лица и головы тряпицами, платками, одевали накомарники. Казаки с завистью смотрели на Вологжаниных, которые спустили с берестяных шляп сплетенные из конского волоса сетки. На всех судах дымились костры-дымокуры, сложенные из гнилушек. Головной струг повернул к берегу. За ивами, растущими на берегу, оказалась протока, которая привела в небольшой заливчик. Казаки быстро загнали суда, прикрыли ветками, начали готовиться к разведке. Они заряжали пищали, из мешков доставали и надевали куяки, подгоняли ножи и сабли.

–Черкас, – окликнул десятник, – оставляю тебе десяток бойцов, охраняй струги. Мы пошли.

Ваську оставили в страже. Отец отдал ему самопал, сам пошел с пальмой. Казаки тихо входили в лес и исчезали в направлении Албазина.

–Не горюй, – утешил подростка Никита, – на твою долю боевхватит.

Разведчики вернулись к вечеру, когда спала жара. Шли ватагой. Было ясно, что врага нет. С удивлением охрана увидела среди вернувших молоденького китайца в одной рубахе с косой на голове. С ним разговаривал албазинский толмач Федька Михайлов. Он объяснил всем:

– Богдоец с юга, сын рулевого, зовут Уонцысю. Отец посадил лодку на камень, проломил дно, часть воинов утонула. Отца сразу казнили за измену, а он сбежал. Жил в развалинах, рыбу ловил, ягоду ел. Домой ему теперь дороги нет – сразу убьют.