Елена Пустовойтова - Запах полыни

– Служить верно Государю, стране – это был идеал. Идеал, стоящий жизни. Герои, отдавшие жизнь за это, – чистые и душой, и телом. Таким был твой отец, твой дед и многие их товарищи. Боже мой! Боже мой! Как жаль всех нас! Как низко мы пали! Мы потеряли уже эту чистоту, за которую и жизни не жаль… Все изменилось… Неужели мы отдадим родину этим червям, разъедающим вскормившую их страну?

И теперь они своими глазами увидели, как это произошло.

Как быстро это случилось! Как быстро случилось невозможное…

Братание с противником, понимание неотвратимости последующих за этим еще более страшных и разрушительных для страны событий привело его к мучительному осознанию и своей, порой выглядевшей невинной, предательской службы на алтаре общеинтеллигентского расшатывания Родины.

Разрушения ее святынь, завоеваний, достижений.

Всего, что дорого, ценно, любимо…

Обликом Марков напоминал первого русского императора. Дворянская честь, национальная мощь и прямодушие этого человека, качества, которые прежде оставляли Дмитрия безучастным, теперь трогали, окрыляли. В сходстве Николая Евгеньевича с Петром Дмитрий видел знак судьбы и чувствовал уверенность в победе правых.

Правых – и по правде своей. Не замешанных ни в терроре, ни в расстрелах, ни в подрыве государственной власти, ни в измене, ни в получении денег от иностранцев. А в такого рода служении иностранным правительствам состояли все их противники – от октябристов и эсеров до социал-демократов.

Еще на фронте он знал, где его место, если выживет. Если выживет – его место в рядах правых. Рядом с Марковым. Он был уверен, что такой человек не будет бездействовать. И если Дмитрию суждено умереть, то он должен умереть так, как сделал это его отец и его деды – за Веру, Царя и Отечество.

А не за Временное правительство…

Но до того, как он найдет Маркова, он должен увидеть Анастасию.

Где ее искать – Дмитрий знал. В здании новой московской телефонной станции. О том, что она там работает, не раз упоминали в имении Крачковских. Во время войны все телефонные станции переходили в ведение военных, и их служащие автоматически считались на военной службе, лишаясь права без веских на то оснований оставить свое место. Этот факт премного утешал Дмитрия.

В первый же свой день в Петрограде он пробовал дозвониться до Москвы. Далекий голос барышни терпеливо объяснил ему, что из сотен телефонисток, служащих на станции в несколько смен, найти Анастасию не легко. Для этого нужно знать не только имя и время её смены. И, боясь огорчить его еще более, добавила:

– Вам лучше приехать в Москву, хотя нынче это тоже непросто…

Он и не мечтал тотчас найти Анастасию, но отчего-то долго сидел, не кладя трубку на рогульки рычага, слушая в ней какой-то неясный шорох и чей-то голос, настойчиво кричавший в недосягаемом далеке:

– Шестнадцать пудов по рупь сорок копеек. Что? Шестнадцать пудов по рупь сорок копеек…

Петербург, переименованный с началом войны в Петроград, изменился до неузнаваемости, и это было для Дмитрия полной неожиданностью. Столица государства российского стала похожа на стан кочующих дикарей – повсюду рыскали грязные, серые оборванцы в распахнутых шинелях, выдававшие себя за солдат. По мостовым в разные стороны шагали солдаты с винтовками, а часовые на своих постах сидели на стульях, с папиросами в зубах. Все щелкали семечки, и когда-то чинные, красивейшие улицы были покрыты шелухой. Всюду ели и спали, всюду валялись отбросы. Невский превратился в неряшливый толкучий рынок. По вечерам даже на главных улицах не вспыхивали фонари, в домах не загоралось электричество. В бывших придворных экипажах с худыми от бесконечной гоньбы лошадьми шумно катались какие-то странные люди, одетые, как Керенский, в кожаные рабочие куртки.

Он оказался модник, этот Керенский, явившись впервые в общее собрание Сената в кожаной куртке, задав своим последователям этот тон. Рассказывали о нем удивительные, говорившие о многом, мелочи – долго, с потрясыванием, жал руки швейцарам и сторожам, но не удостоил и общим приветственным поклоном сенаторов, среди которых были не только государственные мужи, а и известные ученые. И теперь повсюду эти кожаные куртки…

Дмитрий бегал по городу в поисках знакомых, особенно офицеров, вернувшихся с фронта. Искал, спрашивал, стараясь точнее узнать о Маркове и об иных, не желавших мириться с происходящим.

Разруха, эта вечная спутница революций, как сказочный дракон, день ото дня росла прямо на глазах – трамваи стали ходить еще реже и были так переполнены, что лучше было идти через весь город пешком. Извозчики и вовсе были редкостью. Но то и дело он видел в разных направлениях мчавшиеся царские автомобили, уже донельзя ошарпанные, и сидевших в них самодовольных, никому не известных дам. Сквозь крики и брань он пробирался по нескончаемо многолюдным улицам, наполненных солдатами, рабочими и какими-то неведомыми людьми, одетыми в солдатские шинели нараспашку – по повадкам которых было видно, что они хозяева положения. Но что особенно угнетало Дмитрия, так это то, что никто не давал о происходящем никаких сведений. Все пользовались только слухами, по которым батальон георгиевских кавалеров был уже в пути и что под городом уже дралось большое войско…