Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй

– Мавзолей ты посетил, на Красной площади мы побывали, перед тобой Большой театр, который ты еще навестишь, – а сейчас… – он посмотрел на швейцарский хронометр, – время обеда… – официально парня курировал Скорпион, однако вчера Науму Исааковичу передали, что старший лейтенант Гурвич временно занят по службе:

– Товарища Брунса привезут вам на дачу, – сухо сказал начальник Первого Управления Сахаровский, – вам разрешено устроить экскурсию по Москве… – Эйтингон чуть не поправил генерала: «В тюрьму»:

– На зону меня не вернули, – усмехнулся он, – экономят казенные деньги на разъездах. Но мне осталось сидеть еще два года… – кроме начальства в дачном уединении его навещали только леди Августа, Невеста и сам Саша:

– Странница преуспевает на Кубе, – довольно подумал Наум Исаакович, – активистка тамошнего комсомола, обратила на себя внимание Че Гевары. Пусть посидит на Острове Свободы, и мы отправим ее в Америку, в движение пастора Кинга. И в Риме все в порядке, Монахиня скоро примет обеты и отцу Кардозо будет от нее никак не отвертеться…

О пропавшей троице шпионов и предателей, во главе с 880, Наум Исаакович предпочитал не думать. Допросы в Новочеркасске, где после бунта расстреляли зачинщиков, ничего не дали. Герцог, фальшивый товарищ Рабе и Мария Журавлева словно провалились сквозь землю:

– Ладно, – сказал себе Эйтингон, – их кости могут гнить в земле, а если нет, то мы рано или поздно их найдем… – пока что он, по его выражению, складывал под сукно и докладные записки профессора Кардозо. Герой Социалистического Труда требовал доставить к нему на остров Возрождения дочь:

– Он читал ее докторат и полагает, что доктор Кардозо внесет неоценимый вклад в советскую медицину, – Эйтингон презрительно выпятил губу, – никто сейчас не станет заниматься ее похищением, есть заботы важнее… – от настойчивого Кардозо отделывались обещаниями:

– Он еще тридцать лет проживет, – желчно сказал себе Эйтингон, – ему нет шестидесяти. Подождет он свою Маргариту, ничего страшного… – Кардозо напирал на то, что хочет передать экспериментальный институт в надежные руки:

– Профессор до ста лет дотянет, – хмыкнул Наум Исаакович, – пусть не притворяется стариком…

Он подозревал, что именно так думает о нем мальчик, сидящий рядом в комитетской «Волге». Комсомольца товарища Брунса, шестнадцати лет от роду, направили в ленинградское нахимовское училище по просьбе руководства Германской Демократической Республики и лично Маркуса Вольфа. После фиаско с так называемым перебежчиком Рабе, Наум Исаакович скептически относился к рекомендациям немецкого коллеги, однако изучив досье мальчика, приехавшее с ним из Берлина, он изменил свое мнение:

– Важно даже не досье, а сам парень… – он смотрел в прозрачные, голубые глаза, – он не лжет, он говорит правду… – немецкие коллеги тщательно порылись в документах гитлеровских времен. Эйтингон внимательно рассмотрел лагерные фотографии родителей Брунса:

– Нам повезло, что и Бухенвальд, и Равенсбрюк находятся на востоке… – бывшая Гертруда Моллер, в парадной форме вспомогательных частей СС, кокетливо улыбалась в камеру, – бедный Иоганн, он словно олицетворение трагедии немецкого народа… – мальчик много говорил о погибших отце и сестре, но почти не упоминал мать:

– Ему стыдно, – понял Эйтингон, – она тоже сгинула в пожаре, но мать есть мать… – ему казались знакомыми глаза и повадка подростка:

– Будто он аристократ, а не уроженец деревенской глухомани, – понял Наум Исаакович, – но Моллер негде было завести связь с аристократом… – он предполагал, что Моллер получила новые документы, оказав услуги союзникам:

– Понять бы, какие, – вздохнул Эйтингон, – в ГДР, кстати, давно выписали ордер на ее арест… – он сказал парню, что пожар на ферме, скорее всего, устроил посланец беглых нацистов:

– Женщина в маске и черном плаще, – задумался Наум Исаакович, – по-немецки она говорила без акцента. Зачем она прятала лицо, если не собиралась никого оставлять в живых… – получить доступ к западногерманским материалам по расследованию пожара было невозможно:

– Но и расследовать нечего, – Наум Исаакович велел шоферу: «Домой», – парень сбежал в море в состоянии шока, аффекта, как сейчас говорят. Хотя он молодец, не растерялся и выстрелил в нацистку, если она, конечно, была нацисткой… – отомстить Моллер могла и любая заключенная из Нойенгамме или Равенсбрюка:

– В Равенсбрюке сидели десятки тысяч женщин, – устало подумал Эйтингон, – ищи ветра в поле, что называется… – он утешил себя тем, что у Иоганна, по его признанию, не осталось никакой родни в Германии: