Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том второй

– Вы определитесь, месье Королёв, – она слегка отстранилась, – вам, наверное, тяжело в вашем возрасте переходить с языка на язык… – Королёв напыщенно отозвался:

– Мне всего шестьдесят, по французским меркам, я еще молодой человек… – Надя поняла, что он носит протез:

– На левой руке, писать это ему не мешает. Он упоминал, что его ранило, когда он служил ординарцем у Горского… – Королёв рассказал, что скоро отправляется в очередную заграничную командировку:

– Цюрих, Женева, Париж… – он заказал для Нади шампанское и фрукты, – я собираю материал для большого романа, саги о трех русских революциях. Он станет моей… – Надя едва не встряла: «Лебединой песней». Девушка велела себе прикусить язык:

– Седина в бороду, бес в ребро… – Королёв не выпускал под столом ее коленки, – он может взять письмо для папы, не задавая вопросов. Он партиец, приближен к Комитету, – за водкой и закусками Королёв хвастался знакомством с чекистами, как он называл работников Лубянки, – его не обыщут на таможне. Надо сделать так, чтобы он потерял голову. Конверт у меня при себе, я придумаю историю о заграничной подруге. Придется с ним… – Надя подавила вздох отвращения, – но зато папа получит наше письмо, узнает, что мы живы.

Их компания оставалась последней в опустевшем ресторане. На измятой скатерти расцвели пятна соуса и сигаретного пепла, на паркете валялись виноградные косточки:

– За нашего друга, – Королёв поднял стопку, – настоящего русского поэта… – зазвенел хрусталь, кто-то рассмеялся:

– Яснолобый отрок – это Ленин… – парень помахал сигаретой, – ты молодец, даже сюда Ленина ввинтил… – он рыгнул:

– Премия тебе обеспечена, не в этом году, так в следующем… – за столом шел разговор о премиях, о путевках в творческих союзах, о кооперативах и машинах:

– У меня своя «Волга» с водителем, – сообщил Королёв Наде, – я переехал в новую квартиру на проспекте Калинина… – Павел называл проспект, с его небоскребами, вставной челюстью Москвы. Подумав о Павле, Надя мимолетно улыбнулась:

– Меня не представили по фамилии, а потом поэт напился. Хорошо, потому что Королёв критиковал Павла… – «Литературная газета» напечатала большую статью, где прозаик клеймил современных авторов, гонящихся, как он выражался, за дешевой популярностью:

– Павла, Стругацких и еще кого-то, – вспомнила Надя, – Иосиф написал Павлу, чтобы он не обращал внимания на всяких нафталиновых старцев… – Королёв, впрочем, старца не напоминал. Он ловко подхватил Надин бокал:

– Вы совсем не пьете, Наденька. Шампанское дамский напиток, позвольте себе расслабиться… – Королёв бесцеремонно мял подол ее платья, гладил край чулка, большая рука двигалась дальше:

– Терпи, – велела себя девушка, – это все ради нас. Но мерзавцы пируют, а Иосиф сидит в тюрьме… – в январе из Ленинграда пришли вести об аресте приятеля. Бродского обвинили в тунеядстве:

– Собравшиеся здесь не стоят его мизинца, – зло поняла Надя, – они травили Пастернака и затравят Иосифа… – ленинградские друзья передали Левиным номер тамошней «Вечерки» со статьей, где Бродского называли бездарностью:

– Окололитературный трутень, – Надя раздула ноздри, – это вовсе не текст, а пасквиль. Павел сказал, что в старые времена мерзавцев, его напечатавших, вызывали бы на дуэль… – в конце декабря Иосиф навестил Москву:

– Мы его уговаривали остаться или вообще уехать подальше от милиции, но он сказал, что у него в Ленинграде личные дела, что он должен вернуться. Он вернулся, чтобы сесть в тюрьму… – поэт, прикончив водку, опять поднялся: «Теперь «Братская ГЭС!». Наде хотелось зажать уши. Она повторяла про себя:

– Спаситель родился в лютую стужу, в пустыне пылали пастушьи костры… – кто-то заорал:

– Ура! Ура славе земли русской! Надо еще выпить… – напротив Нади вскинули вилку с маринованным рыжиком. Пьяный голос икнул:

– Герцен, кстати, был немец или еврей… – сосед говорившего грохнул кулаком по столу, грязные тарелки подпрыгнули:

– Не смей трогать Герцена, – он покачивался, – Александр Иванович наша гордость, а ты… – он затейливо выматерился. Надя услышала тихий шепот Королёва:

– Хотите посмотреть, как я живу, Надюша… – ткнув сигаретой в переполненную пепельницу, Надя подхватила черную сумочку на цепочке: «Очень хочу, Василий Васильевич».

Павел рассказал сестрам об интуристе, которого пытались арестовать в ЦУМе:

– Но на такое рассчитывать нельзя, – задумчиво отозвалась Аня, услышав брата, – это ничего не значит. Он мог забыть наши имена, забыть имя папы или вообще посчитать все ерундой… – Надя вертела эскиз лица незнакомца: