Евгений Салиас де Турнемир - Петербургское действо. Том 1

Он мерным, степенным, боярским шагом бестрепетно выступал вперед среди других осужденных, робко шагавших к месту казни, и среди других лиц, запуганных и искаженных страхом наставшего смертного часа, его лицо глядело бодро, воодушевленно и почти торжественно. Будто не в последний раз и не под топор нес он свою поседевшую голову, красивую и умную… а будто в праздник большой от обедни шел или в крестном ходу за святыми иконами…

Царь остановил старика и, вызвав из рядов, спросил, как звать.

– Стрелецкий старшина Иван Иванов сын Орлов.

– Не срамное ли дело, старый дед, с экими белыми волосами крамольничать?! Да еще кичишься, страха не имешь: выступаешь, гляди, соколом, будто на пир.

Старик упал в ноги царю.

– Срам велик, а грех еще того велий, – воскликнул он. – Не кичуся я, царское твое величество, и иду радостно на смерть лютую не ради озорства. Утешаюся, что смертью воровскою получу грехам прощение и душу спасу. Укажи, царь, всем нам, ворам государским, без милости головы посечь. Не будет спокоя в государстве, пока одна голова стрелецкая на плечах останется. Ни единой-то единешенькой не повели оставить… Попомни мое слово, стариково.

Но царь молодой задержал старика стрельца расспросами о прошлых крамолах и бунтах. А ряды осужденных все шли да шли мимо… и головы клали. И все прошли под ту беседу. И все головы скатились с плеч, обагряя землю. И не кончилась еще беседа царя с старшиной крамольников, как пришли доложить, что все справлено, как указал юный царь, только вот за «эвтим дедом» дело стало…

– Иду! Иду! – заспешил дед.

– Нет, врешь, старый! – сказал царь. – Семеро одного не ждут. Из-за тебя одного не приходится сызнова начинать расправу. Коли опоздал, так оставайся с головой.

Из всех осужденных голов, за свои умные ответы, осталась на плечах одна голова старшины Ивана Орлова.

Сын его, Григорий Иваныч, участник во всех войнах великого императора, даровавшего отцу его жизнь, отплатил тою же монетою, не жалея своей головы в битвах, как не жалел ее Иван Орлов, неся на плаху. Зато, когда он был уже генерал-майором, великий государь собственноручно надел на него свой портрет. А не много было так жалованных.

Григорий Иваныч, всюду и всегда первый в битвах и никогда нигде не побежденный и никогда нигде не плененный, вдруг заплатил дань искушениям мирским. Уже имея полста лет на плечах и чуть не полста ран в могучем теле, был он в первопрестольном граде Москве без войны завоеван, сражен к ногам победителя и полонен навеки. Сразил воина-генерала, как в сказке сказывается, не царь Салтан, не швед-басурман, а царевна красота; не меч булатный, не копье острое, а очи с поволокою, уста вишенные да за пояс коса русая. Григорий Иваныч был полонен без боя в Москве белокаменной пятнадцатилетней дочерью стольника царского Ивана Зиновьева. И тут, в Москве, женился он и зажил. Прижили муж с женой пять сынов, и после долгой, мирной жизни, близ Никитских ворот, скончались оба и ныне лежат там же рядком, в церкви Егорья, что на Всполье…

Сыны стали служить родине, как учил их служить своими рассказами о себе Григорий Иваныч. Старший из братьев, Иван Григорьевич Орлов, один остался в Москве и, схоронив отца, заступил его место – в любви и почтении остальных братьев. Второй, Григорий Григорьевич, был отправлен еще отцом в Петербург, в сухопутный кадетский корпус, и, выйдя из него, полетел на поля германские, где шла упорная и славная борьба.

Двадцатилетний Орлов не замедлил отличиться и после кровопролитной битвы при Цорндорфе стал всем известен, от генерала до солдата. Он попал в тот отряд, который неразумием начальства был заведен под пыль и дым от обеих армий и, неузнанный своими, полег от огня и своих и чужих. Раненный не раз, и опасно, Орлов до конца битвы стоял впереди своих гренадер. И все они стояли без дела, и ни один не побежал, и многие полегли.

После трудной кампании 1758 года русская армия отправилась на роздых в Кенигсберг, и там началось веселие, не прекращавшееся всю зиму. Победители мужей германских объявили теперь войну женам германским и на этом поле битвы равно не посрамились. Григорий Орлов был первым и в этой войне.

Кенигсберг изображал тогда полурусский город. Русское начальство не жалело рублей на увеселения и торжества, да и рубли-то эти чеканились хоть и на месте, немцами, но с изображением российской монархини Елизаветы.

Через год после своих воинских и любовных подвигов Григорий Орлов вернулся в Петербург. Взятый тогда в плен граф Шверин, любимый адъютант короля Фридриха, был вытребован императрицей в столицу, а с ним вместе должен был отправляться приставленный к нему поручик Орлов.