Евгений Салиас де Турнемир - Петербургское действо. Том 1

Пример подвига лейб-кампанцев двадцать лет назад был еще жив в памяти многих и раздражал молодые пылкие головы, увлекал твердые и предприимчивые сердца, разжигал честолюбие… Но повторение действа лейб-кампании, часто в минуту здравого обсуждения и холодного взгляда на дело, казалось им же самим бессмысленным бредом, ибо времена были уже не те…

Однако эта мечта, этот призрак – вновь увидеть на престоле самодержца-женщину, – не их одних тревожили. Призрак этот тенью ходил по всей столице: он мелькал робко и скрытно и во дворце, укрывался и в хоромах сановников, бродил и по улице, любил засиживаться в казармах, заглядывал и в кабаки, и в трактиры, в простые домики и избы столичных обывателей центра и окраин города. И всюду призрак этот был и опасный и желанный гость и всюду смущал и радовал сердца и головы.

У призрака этого на устах была не великая княгиня, не государыня, а свет-радость наша матушка Екатерина Алексеевна.

И все рядовые гвардии знали матушку свою в лицо. Однажды, среди ночи, в полутемном коридоре дворца, часовой отдал честь государыне, одиноко и скромно проходившей мимо, под вуалью. Она, невольно озадаченная, остановилась и спросила:

– Как ты узнал меня?..

– Помилуй, родная. Матушку нашу не признать! Ты ведь у нас одна – что месяц в небе!

При звуке колокольцев около постоялого двора в доме засветились и задвигались огоньки, и, когда сани остановились у крыльца, человека четыре вышли навстречу. Впереди всех был маленький старый человек, одетый в кафтан с нашивками и галунами.

– Агафон! Небось все простыло? – выговорил Григорий Орлов, вылезая из саней.

– Что вы, Григорий Григорьевич, все горячее-распрегорячее, – отвечал Агафон, старик лакей, бывший еще дядькой обоих офицеров. Агафон отодрал за ухо убитого медведя, нисколько не удивляясь обычному трофею господ, и обратился к младшему барину, сидевшему на облучке: – А ты опять в кучерах! Эк, охота в этакий холод ручки морозить. Небось, поди, скрючило всего морозом-то… Ишь ведь зашвыряло-то как! Небось всю дорогу вскок да прискок.

– Ах ты, хрыч старый, – весело отозвался Алексей Орлов, отряхиваясь от снега. – Тебя скрючило, вишь, так ты думаешь, что и всех крючит.

– Ну, ну, мне-то седьмой десяток идет, а тебе-то два с хвостом махоньким… А все ж таки неправда твоя. Меня не скрючило. А ты доживи-ко вот до моих годов, так совсем стрючком будешь.

Сани с медведем между тем отъехали и стали под навес.

Григорий Орлов был уже в сенях; Алексей, перебраниваясь и шутя со стариком, вошел за ним.

В маленькой горнице был накрыт стол, и среди белой скатерти и посуды тускло светила нагоревшая сальная свеча. Тепло и запах щей, доходивший из соседней горницы, приятно охватили приезжих, простоявших на морозе несколько часов.

– Ну, поживей, Агафон. Проголодались мы, – приказал Григорий.

– Живо, живо, старая крыса! – шутливо добавил и Алексей.

– Все готово-с! Ключик пожалуйте от погребца. Он у вас остался. А то б уж давно все на столе было.

– Он у тебя, Алеша… Ах нет, тут!..

Григорий Орлов достал ключи из кармана и, бросив их на стол, сел на лавку.

Старик отпер дорожный погребец, купленный в Кенигсберге, в виде красивого сундучка и стал доставать оттуда приборы; потом, очистив от мелочей верхнюю часть сундучка, вынул за ушки большую посеребренную суповую миску с крышкой и начал из нее выкладывать такие же металлические тарелки.

Вынимая тарелку за тарелкой и дойдя до двух мисок, которые вкладывались одна в другую, помещаясь таким образом в большой суповой миске с ушками, Агафон начал качать головой и бормотать.

Алексей Орлов стоял, подпершись руками в бока, среди горницы, за спиной Агафона и, молча мотнув брату головой на старика, подмигнул. Григорий, полулежа на лавке, поглядел на лакея.

– Что? Сервиз? – вымолвил он и усмехнулся.

Агафон обернулся на это слово заморское, и морщинистое лицо его съежилось в добродушно-хитрую улыбку.

– А то нет! – воскликнул он. – Сто лет буду перебирать и в толк не возьму! Нет! Какова бестия! – И Агафон ткнул пальцем в погребец. – Что бы ему разложить все в сундуке рядышком! Нет, вишь, анафема, что придумал. Одно в одно. Соберешь со стола кучу, а уложишь, и нет ничего! Одна миска! Сто лет, говорю, буду выкладывать и эту бестию немца поминать… Уложить рядышком – какой ведь ящик бы надо… саженный. Так нет же! Он, анафема, вишь… одно в одно… Прямая бестия, плут.

– Ну, Агафон, вот что… Соловья баснями не кормят. Давай скорее… – терпеливо, но угрюмо сказал Григорий Орлов.