Светлана Морозова - Куда ведешь, куда зовешь, Господи!

Поправила рисунок и гипс сразу зазвучал.

Мне понравилось, как работает Володя Плис, остальные рисунки были на уровне моих, и даже хуже. Это подбадривало. Сидела я рядом с Сашей Мегидем, который появлялся на всех экзаменах в линялой солдатской гимнастерке, галифе и сапогах, видно, чтобы особо выделиться.

– Привет, солдатик! Что так нерешительно стреляешь? Не дрейфь, заряди карандаш ТМ, он лучше, чем Т, и бей тем же местом по тому же месту без промаха!

– Спасибо, рыжая, сам дойду до победы!

– Флаг тебе в руки, сержант!

Через четыре часа сдали работы. Моя работа была оценена на пять с минусом, и я стала студенткой. Сокурсники были младше меня на 4 – 5 лет, сверстников было четверо, но никто не замечал разницы в возрасте, все были молоды. Учиться было так интересно, что чувство необыкновенного счастья было моим не проходящим состоянием.

Мне с детства не хватало любви. Я ее не имела в достатке от родителей, которые всю любовь отдавали младшей сестренке и я долго не знала себе цены. И только в школе и позднее в институте, поняв, как мне подчиняются сверстники, признавая мое лидерство, я стала истинной львицей и старалась повышать свою планку во всем. Сидеть, как собака на задних лапах не могла. Мое правило было – делай что должно, и будь что будет! Эти слова адмирала Корнилова я несу по жизни! Всегда была прямолинейной и независимой, что многим не нравилось. Но моей мятежной натуре нужны были потрясения и страсти, а не спокойная жизнь. И это всегда было не гладкой дорогой, а чаще всего тернистым путем.

Дети войны, мы были особенно активны, верили в светлое счастливое будущее любимой Родины. Наше поколение шестидесятников прыгнуло в новое время, резко сделав поворот в совершенно иное измерение, где юношеская отвага, патриотизм, максимализм, романтизм, стремление к доброте, подвигу и справедливости выплескивалось в литературу, музыку, песни, стихи. Все было направлено на сотворение себя как человека будущего – смелого, сильного, интеллектуально развитого.

Во мне всегда горел огонь желаний, и я не просто мечтала о чем-то, я стремилась их реализовать и все делать лучше всех. Меня многие считали гордячкой и выскочкой, но мне было не важно, что обо мне думают. Главное, что мои помыслы были чисты и подкреплены стремлением к совершенству. Я всегда ощущала себя счастливым человеком, любопытная как кошка, мне всегда все было интересно в этом прекрасном мире.

Как-то одна женщина мне сказала:

– Какая ты счастливая, тебе все нравится!

И это ее объяснение неожиданно открыло мне, что любить этот мир, людей, себя – это и есть счастье, и это было не проходящим моим состоянием. Даже если были неудачи, грустные моменты, беда, горе, я старалась найти причину и устранить это, если в моих силах или смириться, если так будет легче. Всегда анализировала свои поступки, когда что-то не получалось. У меня всегда был какой-то прямо таки спортивный интерес решить любую проблему, найти выход там, где его не видят. Постепенно это стало привычкой, и от этого было легче жить.

Усть-Каменогорские учителя по архитектуре были бывшими аспирантами МАРХИ. Молодые и талантливые, они учили студентов постигать истоки архитектуры от Витрувия и Палладио. Мы изучали правило Золотого сечения, ордера и капители, рисовать которые на ватмане, натянутом на подрамники, было первым нашим проектом. Мы все были влюблены в свою будущую профессию архитектора.

После первого курса у нас была месячная практика в Ленинграде в Зимнем дворце, где проводились реставрационные работы, была масса экскурсий по архитектурным достопримечательностям Ленинграда и его окрестностей.

А потом нашу группу перевели в Алма-Ату, так как руководство Казахстана решило, что архитекторов надо непременно учить в столице. Был вариант поехать учиться в Москву в МАРХИ, но я отказалась, меня привлекала экзотическая знойная Азия.

В Алма-Ате архитекторов-первокурсников не учили правилам Золотого сечения, они не знали Палладио и Витрувия., а в Усть-Каменогорске мы прикоснулись к древним знаниям, чтобы научиться любить архитектуру трепетно, как искусство. Я считаю ее законодательницей всего. Ну, это же очевидно – если в архитектуре барокко, или что-то другое, то оно везде. Сразу же мода, одежда, мебель, музыка, танцы – соответствующие.

Преподаватель истории архитектуры всеми любимый Юрий Богданович Туманян обращал особое внимание при изучении двадцатого века на Щусева, Леонидова, на русский конструктивизм, Корбюзье, Оскара Нимейера, Мисс ван дер Роэ, Кендзо Танге – прекрасных архитекторов. Но это был суховатый конструктивизм, и мимо нашего сознания промелькнул прекрасный русский самоучка-архитектор Федор Шехтель. Я открыла его уже позже, и буквально влюбилась в этого талантливого мастера русской архитектуры. Его отношение к внесению в архитектуру элементов декора истинно русского направления, делающих фасады и интерьеры особо привлекательными, неповторимыми и сказочно красивыми, было необыкновенным вкладом в национальную архитектуру России. Новая коммунистическая власть после революции предала его забвению, отстранив гениального творца от любимой работы. Федора Шехтеля постигла судьба многих талантливых людей России, он умер в нищете, а вместе с ним похоронили на долгие десятилетия и его сказочные идеи Русского ренессанса.