Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

Они оказались в квартале красных фонарей Амстердама незадолго до рассвета. Заведения вовсю работали:

– За товаром пойду я, – вызывался Боров, – африкаанс – почти голландский язык…, – юноша не скрывал от Герберта, что привело его в Ирландию:

– По возвращении домой я организую военный отряд по защите белого дела, – серьезно сказал Боров, – но, если настанет нужда, я снова появлюсь в ваших рядах…, – Герберт считал, что Германия выиграет от нового фюрера:

– Гитлер был социалистом, – сказал он Борову, – он поднял Германию из руин, вернул нашему народу самоуважение. Евреев надо было ограничить в правах. Германия для немцев, а не для жидов или турецкой сволочи, понаехавшей в страну…, – Боров вернулся в фургон через час:

– Я еле нашел белого дилера, – фыркнул парень, – квартал кишит черномазыми, но я ничего не покупаю у обезьян…, – они разделили уютно ложащийся в ладонь пакет травки:

– Завтра с утра не кури, – велел Боров, застегивая рюкзак, – тебе надо вести машину…, – Герберт усмехнулся:

– Не собираюсь. Держи ложку…, – Боров щелкнул зажигалкой, темная масса зашипела над огоньком:

– Товар не самого высокого качества, – заметил Герберт, – ты знаешь Миллера…, – Боров кивнул:

– Он служил у нас инструктором. Миллер настоящий боец белого дела…, – парень ловко набрал героин в шприц, – он рассказывал, как работал в Южной Азии…, – Герберт выкинул сигарету в окошко:

– Нам тоже. Настоящий героин вообще-то белый…, – Боров оскалился в улыбке:

– Белый порошок для белой расы, но для нее и такое сойдет…, – они перелезли через сиденья.

Девчонка забилась в угон фургона, прикрывшись тряпками. Воняло бензином, по полу перекатывались пустые пивные бутылки. Герберт пнул ее в худое бедро. Серые глаза испуганно взглянули на него:

– Давай руку, – велел юноша, – это лекарство, тебе понравится…

Боров нетерпеливо расстегивал джинсы:

– Ты мастер, – одобрительно сказал он, – словно и не будущий юрист, а медик…

Герберт хмыкнул:

– Здесь слепой попадет. По ее венам видно, что она кололась…, – взгляд девчонки подернулся дымкой, она что-то пробормотала:

– Заговорила, – Герберт похлопал ее по впалым щекам, – как тебя зовут, птичка…, – он прислушался:

– Вроде Лена. Лена так Лена, – он стянул с девчонки истасканное платье, – принимайся за работу, птичка.

Ливень гремел в водосточных трубах, в темных лужах плавали желтые лепестки.

В Тиргартене росли липы, однако Генриху всегда казалось, что цветки приносит ветер с восточной стороны города.

Он иногда ходил к Бранденбургским воротам, где поставили несколько деревянных трибун. Оттуда можно было разглядеть липовый цвет, усыпавший аллею на Унтер-ден-Линден. ГДР высадила молодые деревья, взамен погибших в войну. С восточной стороны ворот никаких берлинцев заметно не было:

– Их не допускают близко к стене, – Генрих смотрел на потеки воды, ползущие по окну, – у ворот стену не возвели, но вокруг все просматривается и простреливается…

На деревянном столе в пасторском кабинете лежала сегодняшняя Berliner Morgenpost:

– Хладнокровное убийство невинного человека, – кричал заголовок, – коммунисты ответственны за смерть простого берлинца…

Позавчера, шестого июля, пограничники расстреляли неподалеку от Бранденбургских ворот прилично одетого человека, оставшегося неизвестным западу. Генрих читал отчет об инциденте в газете:

– Его хорошо было видно с западной стороны, – он вытащил из кармана пиджака сигареты, – он просто шел к воротам…, – восточная сторона Паризер-плац, где располагались Бранденбургские ворота, считалась так называемой мертвой зоной и строго охранялась:

– Пограничники сделали три выстрела, – вздохнул Генрих, – он упал и его сунули в военную машину. Мы теперь никогда не узнаем, кто он был такой…

Генрих сунул в молитвенник закладку: «Неизвестный». Он хотел попросить общину помолиться за спасение тела и души расстрелянного берлинца:

– Если он выживет, Штази его отправит в тюрьму, – мрачно подумал Генрих, – откуда его могут никогда не выпустить…

Он уловил шуршание гравия на дорожке рядом с церковью:

– Интересно, кто к нам пожаловал, – Генрих выпустил дым в полуоткрытое окно, – моя паства не разъезжает на автомобилях…, – он обрадовался, получив назначение на практику в церковь святого Матфея в Тиргартене, неподалеку от Ландвер-канала, где крестили его самого, где возвели в сан пастора Бонхоффера: