Леонид Шувалов - Суд праведный

– Вот видите! – ни к кому не обращаясь, воздев указательный палец с коротко остриженным широким ногтем, погрозил кому-то Платон Архипович. – Мужику все эти пролетарии и социалисты глубоко противны! Крепкому крестьянину бунтовать некогда, ему хозяйствовать надо, капитал заводить. В них опора царя!

Зыков воинственно тряхнул бородой:

– Да пусть только государь император глазом мигнет, мы этих супостатов, как вшей, передавим!

Артемида Ниловна, стараясь не скрипнуть стулом, тихонько встала и осторожно вышла на кухню.

Провожая заторопившегося Зыкова, пристав легонько похлопал его по плечу:

– Я на тебя, Маркел Ипатьевич, надеюсь… Ежели что, сообщай.

– Не извольте беспокоиться, ваше благородие, – надевая полушубок, заверил тот, потом, помявшись, понизил голос и с просительной интонацией проговорил: – Ребята мои в возраст вошли… Не сегодня завтра на войну призовут…

– Хорошее дело, – делая вид, что не замечает интонаций, сказал пристав. – Глядишь, георгиевскими кавалерами вернутся или чин получат.

– Так-то оно так, – теребя шапку, проговорил Зыков. – Но старый я ужо стал, не угляжу один за хозяйством. Молодой глаз нужон да рука покрепче…

Пристав вздернул стриженую щетинистую бровь. Зыков стрельнул глазами в комнату, убедился, что учитель и священник заняты беседой, поспешно сунул руку за пазуху.

– Намедни в Новониколаевском был, – проговорил он, суетливо разворачивая чистую цветастую тряпицу. – Вот в лавке штуковину занятную увидел, не удержался… Не обидьте старика, ваше благородие, примите от всей души…

На его заскорузлой ладони в отсветах керосиновых ламп желтым зайчиком блеснул массивный золотой портсигар. Платон Архипович расправил грудь, кашлянул и всем корпусом неторопливо обернулся в сторону устроившихся на диванчике гостей. Затем укоризненно протянул:

– Маркел Ипатьевич… право же…

Зыков быстро нагнулся и бережно выдвинув маленький ящичек под зеркалом, опустил туда портсигар. Платон Архипович шумно вздохнул:

– Ступай, Маркел Ипатьевич, не беспокойся. Думаю, твоей нужде можно помочь.

– Уж помогите, ваше благородие, век не забуду, – прочувственно бормотал Зыков, с поклонами пятясь к двери.

Когда пристав вернулся к столу, Симантовский, откинувшись на спинку диванчика, лениво философствовал:

– Нужно вам сказать, тунгус, ведущий торговлю с русским, называет этого русского другом. А «друзья» поят тунгусов разбавленной водкой, пользуясь их истинно французской натурой. Для тунгуса на первом месте – гостеприимство и любовь к пирушкам. За бутылку вина он без колебания отдаст соболя, а чтобы произвести эффектное впечатление на гостей, готов промотать последнюю добычу. Они в долгу как в шелку и у русских, и у якутских торгашей. Русский «друг» сунет ему клочок оберточной бумаги, на котором-то и написано всего – цифирь, обозначающая сумму долга, а тунгус свято бережет эту, с позволения сказать, расписку и считает первейшей обязанностью непременно выплатить означенную сумму. Он, бедняга, и не допускает, что его основательно надули. А ежели тунгус в гости к «другу» приедет, пиши пропало. Даже бабы и дети малые – требуют от него подарков, говоря, что раньше добрый был, а нынче совсем скупой стал. Тунгус и старается. Сам очевидцем был. И лыжи отдал, и оленя. Одним словом, дитя природы.

Становой пристав улыбнулся, развел руками:

– Сколько можно об этих тунгусах? Спели бы лучше что-нибудь, Фока Феофанович! Это ничего, что я вас так по-мирскому?

– «Среди долины ровныя»? – взяв гитару, понимающе предложил священник.

Пристав пожал широким плечом:

– Позабористее бы, народное.

– Можно и народное, – лукаво улыбнулся в бороду отец Фока и, лихо ударив по струнам, запел на мотив «Камаринской»:

– Ах ты, чертов сын, проклятый становой! Что бежишь ты к нам со всякою враньей! Целый стан, поди, как липку ободрал. Убирайся прочь, чтоб черт тебя подрал!

– Шутник вы, батюшка, – усмехнулся Збитнев. – Что ж смолкли? Уважьте, спойте дальше…

– Ах ты, чертов сын, трусливый старый поп, полицейский да чиновничий холоп! Что бежишь ты к нам о Божьей воле врать, стыдно харей постной Бога надувать, – еще веселее пропел отец Фока и открыто улыбнулся приставу. – Теперь довольны?

– Вполне, – благодушно ответил Платон Архипович, кивнул. – Что-то вы, господа, блинчиками с икоркой пренебрегаете.

– Блинчики – это идолопоклонство, – отозвался Симантовский, но руку к блюду с горой блинов протянул. – Пережиток былого зимнего празднества, некогда среди наших предков распространенного. Они были тогда дикие, как тунгусы, и блин с солнцем отождествляли. Христианством тут и не пахнет. А ваша церковь, батюшка, взяла этот языческий праздник под свое покровительство, хотя ни в ваших установлениях, ни в евангельской мифологии Масленица и не упоминается… А тут даже учеников распустить велят, – неожиданно закончил он.