Леонид Шувалов - Суд праведный

Отец Фока только хмыкнул:

– Пусть их! Нажрутся, напьются, на кулачках повеселятся, зато потом смирными агнцами будут, покорными Господу и царю.

– И о бунтах помышлять не станут, – поддакнул Платон Архипович.

Симантовский вдруг встрепенулся:

– Этот тунгус, которого вы только что проводили… Зыков… Он упомянул переселенца Белова… Это у которого сын Петька?

Пристав, припоминая, задумался.

– У него, у него, – качнул головой отец Фока. – Хотел я этого раба Божьего Петра в певчие определить, голос у парня хороший, да он ни в какую.

– В отца, поди, упрямый, – нахмурился Збитнев.

– А что? Упрямство, ежели в науках, так не самое последнее качество. В прошлом году он у меня одним из лучших учеников был, особенно в гуманитарных дисциплинах.

– Зря вы их этим дисциплинам обучаете, – веско заметил Збитнев. – Мужику что надо? Расписаться уметь и арифметику, уж от нее-то никакого вреда, а, напротив, только польза при ведении хозяйства.

Анисим Белов, похвалив Настасьины блины и пирог, накинул полушубок на плечи и, не застегивая его, вышел с Терентием на улицу.

В холодном небе ярко светила луна. Сотниковцы еще не спали. Где-то вдалеке слышались задорные переборы гармони, в соседнем переулке испуганно, но и радостно взвизгивали девки, а еще с другого конца села неслась разухабистая пьяная мужицкая брань. Понятно, село провожало Масленицу.

Прощеное воскресенье…

Белов похлопал приятеля по плечу:

– Айда, Терентий, ко мне. Попробуешь, какие блины моя Татьяна печет.

– А че, я завсегда, – расслабленно мотнул головой Ёлкин, отчего треух сполз ему на глаза.

По дороге он, протрезвев на морозном воздухе, продолжал разыгрывать из себя изрядно захмелевшего и придавленного нуждой мужика. Распахнув доху, Терентий дребезжащим голоском заунывно тянул:

– Разбедным я бедна, плохо я одета, никто замуж меня не берет за это… Я с двенадцати лет по людям ходила, где качала детей, где коров доила… Есть у птицы гнездо, у волчицы дети, – у меня, сироты, никого на свете…

Анисим, едва заметно улыбаясь, поглядывал на тоскливую физиономию приятеля, на выбившиеся из-под съехавшего на бок треуха длинные волосы. Вдруг Терентий, оборвав песню и посерьезнев, вцепился в его рукав:

– Как полагаешь, забреют нас в солдаты? Слыхал я, запасных в первую голову берут.

Белов пожал плечами:

– Куды денешься? За нас первых и примутся, мы же ближе к япошкам, чем Расея. Тут, как ни крути, прямой смысл гнать на япошек нас… Когда расейские до тех мест доберутся…

– Эх, тудыт-растудыт твою! – горько проговорил Терентий.

Некоторое время они шли молча, каждый думая о своем. Поскрипывал сухой снег под ногами, и переулок был темен, как бы темностью своей подчеркивая бессилие и невозможность что-либо предпринять. Терентий высоко вскидывал ноги, чем-то походя на нахохлившуюся длинноногую птицу. Анисим, напротив, шагал прямо, глядя только перед собой, не оступаясь с узкой, протоптанной между сугробами, тропы.

– Смотри-ка, Кощей! – раздался чей-то голос. – Кощей, подь сюда!

Окрик прозвучал резко. От неожиданности Терентий споткнулся, потом поднял длинную голову и увидел темные фигуры на фоне бревенчатого сарая. Другой голос язвительно поддел:

– Не видишь, Никишка? Он уже в штаны наложил.

– Чё надоть? – боязливо, но с напускной веселостью отозвался Терентий.

С братьями Зыковыми, славившимися в селе не только наглостью и пудовыми кулаками, но и пакостной привычкой хвататься в драке за первую подвернувшуюся под руку железяку, ссориться он не хотел. Когда Белов сердито шагнул в сторону братьев, Ёлкин торопливо повис на нем:

– Ты чё, Анисим! Не связывайся… хрен с ними, с жеребцами. Пущай поржут, с меня не убудет. Слово не обух, не бьет.

Младший Зыков, семнадцатилетний Степашка, сверкнул глазом, под которым чернел полученный в «разгуляй» синяк:

– Ёлкин-Палкин лес стерег, получил промежду рог! С лапотонами дружил, чирий в заднице нажил! Эх, так твою мать, плыли три дощечки!

Средний Зыков, Лёшка, морща от усердия расплюснутый нос, подхватил частушку залихватским проигрышем гармони, и все трое, загоготав как ни в чем не бывало, в обнимку двинулись в сторону главной улицы.

Анисим, давя в себе ярость, только сплюнул неистово.

Богатый маслодел, не брезгающий и торговлишкой, давнишний, еще по извозу, конкурент Зыкова, Василий Христофорович Кунгуров вышел из дома сельского старосты в благодушном, даже в ищущем каком-то настроении, сыто икая, вздрагивая при этом всем своим жилистым крепким телом. Его слегка пошатывало от вина, которого не жалел радушный хозяин, однако Василий Христофорович шагал твердо. Всегда наполовину опущенные веки его хищно вскидывались, когда неподалеку раздавался девичий хохот.