Николай Rostov - Фельдъегеря́ генералиссимуса. Роман первый в четырёх книгах. Книга третья и четвёртая

– Тогда и без меня пишите! – захохотало привидение. – Посмотрю, как это у вас получится! Адью, господин писатель. – И хохот его стихающим эхом покатился от меня в темноту.

– Ох уж ваша остзейская страстность! – скрипуче захохотал старый князь, не поднимая головы и продолжая писать. – Отставки вашей не приму! – сказал вдруг строго. – Не надейтесь. – И опять захохотал: – Так что потерпите меня. Недолго вам осталось. Умру скоро! – И заговорил серьезно: – В неведенье вас больше держать не буду. Вот прочтите. – И старый князь отложил в сторону перо, взял лежащий перед ним лист бумаги и протянул Христофору Карловичу. – Чернила не просохли, – предостерег он своего секретаря. – Аккуратней! – И Христофор Карлович осторожно взял из рук князя листок и стал читать.

По мере того как он читал, щеки его и губы порозовели; глаза, прежде пасмурно и льдисто блестевшие от слез, засияли солнечно, правда, сияние это было сиянием зимнего солнца. Одним словом, Христофор Карлович воскрес, и опять сердце его билось бесстрастно – как метроном, а я от этой метрономной бесстрастности в негодование пришел.

«А что это я так распалился – и в негодование пришел?» – одернул сам себя. Одернул потому, что, во-первых, вроде ни к чему мне себя распалять и в негодование приходить из-за этого сказочника, из-за восковых сказок его; а во-вторых, несправедливо, как княгиня Вера говорит, одного Христофора Карловича во всех смертных грехах обвинять. Не он же один нам эту сказку «сочинил». Все к ней руку свою приложили. Поэтому в следующей главе я сухо изложу факты из жизни Бенкендорфа нашего; а там сами решайте: кто виноват, а кто нет во всем этом прошлом, да и нашем нынешнем, «сказочном» непотребстве!

Да, я забыл совсем о той бумаге, что князь Христофору Карловичу дал прочитать. Вот она, любезный мой читатель! Читайте. Тогда, может быть, поймете, из-за чего я так распалился и в негодование пришел?

Горемычная душа моя, свет-Александр Васильевич!

Хочу перед смертью выговориться. Может статься, что не дадут нам с тобой на том свете поговорить. Разведут в разные стороны. Тебя в рай утащат – праведника, а меня, грешника, в ад отволокут! Хотя у меня грехов не много, да и твоей святости – кот наплакал.

А души все же мы свои, сам знаешь, давно погубили. Ты своими воинскими подвигами да победами славными (не пойму только, чем они славны?), а я гордыней своей непомерной.

Вот о моей гордыне речь пойдет. Из-за нее, прелестницы моей, я на ваши дела мирские с высоты птичьей равнодушно взираю. И моим наблюдателям, кои с моего воздушного шара на ваше земное копошение взирают, я запретил о тех фельдъегерях даже думать. А те страницы даже склеил, будто не было их! И не очень-то я разгневался, когда их смерти на меня записали. Пустое это все.

Вот вчера я наконец-то бездымный порох изобрел – и ужаснулся: зачем я его изобрел? Ведь теперь с ним ловчее вам друг друга убивать будет! И на душе гадко, будто тех фельдъегерей я самолично зарезал. Но еще гаже, что на поводу у твоей Жаннет распутной пошел. В игры ее праведные играть стал. На чистую воду злодеев согласился вывести. Вывел – да не тех. Ведь первый злодей, Сашка, во всей этой фельдъегерской истории – ты, а не мой секретарь Христофор Карлович!

А что ты с моими воздушными шарами удумал, зачем попросил меня надпись такую на них сделать – «УЛЕПЕТЫВАЕМ»? Поди, опять каверза какая-нибудь твоя петушиная? А меня в каком свете выставил? Не сомневаюсь, разбранил меня, когда эту надпись прочитал. Что ж, генералиссимус, кукарекай! Может, взойдет твое солнце победное!

Прощай!

Николай Ростов

Без комментариев, как говорится.

Была в том письме еще приписка, сделанная серебряными чернилами:

Знаю давно без тебя и твоей Жаннет, что Христофор Карлович ко мне шпионить приставлен, но он вашим императором (матерное слово) ко мне приставлен. А что и на англичан он старается, то это полная (матерное слово). Немец, если и будет шпионить на англичан, то его шпионство им, англичанам (опять матерное слово), боком выйдет. Так что пусть шпионит. Мне это, да и тебе, Сашка, только на пользу!

– Ваша светлость, вы мне льстите, – сказал Христофор Карлович, когда прочитал эту приписку. – Шпионить на императора Павла и на англичан?! При всем моем честнейшем прямодушии я бы от этого давно бы с ума сошел.