Николай Rostov - Фельдъегеря́ генералиссимуса. Роман первый в четырёх книгах. Книга третья и четвёртая

Левый глаз у управляющего был подбит, нижняя губа кровоточила.

– Вы так не смеете со мной поступать! – прошепелявил управляющий – и оправил порванный правый рукав своего фрака.

– Ты у меня еще поговори!.. – поднес к его лицу Бутурлин свой кулак. – Смею я с тобой так, с мерзавцем, поступать или нет.

Управляющий съежился весь и, отойдя на шаг от Бутурлина, сказал неожиданно гордо:

– Мадмуазель, образумьте своего кавалериста, если хотите от меня чего-нибудь добиться!

– И правда, Вася, – спокойно сказала Жаннет Бутурлину. – Павел Петрович готов нам все рассказать и так. Не надо его больше пугать.

У Бутурлина еще чесались руки, чтобы парочку раз приложить ему «канделябрами» по его шулерской физиономии, и он сказал Жаннет:

– Как хочешь, но ведь все равно он тебе соврет, а правду не скажет!

– Скажет-скажет, – быстро заговорила Жаннет. – Не так ли, Павел Петрович? Скажете нам всю правду – или опять свои игры с нами затеете? Так наперед вам скажу. Наигрались! И наигрались не вы с нами, а мы наигрались с вами. Нам все про вас известно! Поэтому ответьте мне честно на один-единственный мой вопрос – и вас я отпущу с миром. Где, у кого письмо государя нашего к императору Наполеону? Вы поняли, о каком письме государя я вас спрашиваю?

– Понял.

– Отвечайте тогда! Жду вашего ответа.

– Видите ли, мадмуазель Жаннет, – начал говорить управляющий и расправил плечи, – это письмо я отвез в Торжок и отдал там его какому-то мальчишке. И где оно сейчас, у кого, сами понимаете, я не знаю.

– Лжете, – засмеялась Жаннет. – Отлично знаете, Павел Петрович. Но по глазам вашим вижу, на этой своей лжи вы будете стоять твердо. Но вы ошибаетесь – вас это не спасет. – И она обратилась к князю Андрею: – У вас есть подходящая комната, Андре, Павла Петровича под замок посадить, чтобы он не убежал?

– Есть.

– Вот и отлично! Сопроводи его, Вася, в эту комнату. Пусть он в ней посидит. Завтра мы его людям Аракчеева передадим.

– Стойте! – воскликнул управляющий. – Я все скажу, но с условием, что вы меня отпустите.

– Отпущу. Говорите.

– Это письмо у Пульхерии Васильевны Коробковой!

– У Пульхерии Васильевны? – удивилась Жаннет. – Так ведь она, Павел Петрович, знаете, где?

– Знаю! – насмешливо ответил управляющий. – А вы, я вижу, не знаете. – И продолжил не без негодования: – Эта погорелица в доме капитана Миронова сейчас ото всех прячется. Вот вам истинный крест! – И Павел Петрович истово перекрестился – и бочком-бочком пошел к двери.

Старый князь сидел за столом и что-то писал, когда к нему в кабинет вошел Христофор Карлович.

– Ваша светлость! – сказал наш сказочник подчеркнуто сухо, но с дрожью в голосе. И сам он напряженно вытянулся до звонкой и предательской дрожи щек своих и губ, будто струна перетянутая. Того и гляди – оборвется – и вырвется крик из груди – последний, непоправимо горький, надсадный и прощальный! – Я пришел к вам, – продолжил говорить он, все сильней и сильней натягивая в себе эту надрывную струну. Струну обид и прочих несправедливостей, причиненных ему старым князем. Еще бы мгновение одно – и, несомненно, произошло бы непоправимое и скорбное: струна бы лопнула – струна его души бесхитростной и сердца честного его немецкого и сентиментального.

– Удивительно, с чего это он вдруг струну свою так натянул? – спросил я у хохочущего привидения.

– Не понимаете? – скабрезно удивилось привидение и пояснило надменно: – Христофор Карлович тот еще злодей. А у нас, у злодеев, как? Чем больше злодействуем, тем больше в себе эту струну и закручиваем, чтобы она оборвалась – да и хлестанула кого-нибудь еще! Не одним же нам из-за злодейств своих страдать?! Пусть и другие пострадают. Вот Христофор Карлович и натянул струну, чтобы по старому князю…

– Достоевщина какая! – не поверил я привидению. – До нее вам еще жить да жить почти что целый век, злодействовать и злодействовать.

– Что, – усмехнулось привидение, – достоевщины этой мы не заслужили? Нет, милостивый государь, заслужили! И мы души имеем. И мы страдать можем. И злодейства наши потому с таким надрывом творим, что не злодейства они вовсе!..

Он еще мне что-то хотел сказать, но я его оборвал решительно:

– Все, хватит! Вы в другой жанр мой роман хотите ввергнуть. Не выйдет. Психологизмов этих у меня не будет. Не интересны они никому, Павел Петрович, ваши психологизмы! Без ваших душевных вывертов я продолжу о ваших злодеяниях писать.