Георгий Марков - Тростинка на ветру

— Вот ты чья? Березкина! Да я твоих родителей с малых лет знаю и деда твоего знал. И бабку знаю… Олимпиаду Захаровну. — Никоноркин расплылся в улыбке, его пышные усы задвигались, и Варя почувствовала, что стала она для старого шофера и ближе и роднее.

— С дедом твоим, детушка… А как тебя кличут-то? А то я все детушка да детушка, а ты вон и соседка и внучка однополчанина. Неудобственно, Прохор Федосеич, у тебя получилось, — упрекнул он сам себя вполне серьезно, без улыбки.

— Варвара я. Варей все зовут.

— Варвара! Да у меня у самого дочка Варвара. Видишь, вот как. Разберись потоньше, так, может, мы с тобой еще родней окажемся, — усмехнулся Никоноркин.

— А все может быть. Моя родова вся из этих мест.

— И моя тоже, Варварушка!.. Так вот: с твоим дедом Петром Тимофеичем, как началась война, в армию нас в одночасье призвали. По-военному были мы с ним, конечно, неровня. Он как-никак председатель, а я что — крути, Гаврила, баранкой. Как появились в деревне в тридцать четвертом году автомобили, сел я после шоферской школы за руль и с тех пор как пришился к нему. Дар, видать, у меня к этому! И в армии, на фронте, тоже при машине был. Боеприпасы, горючку, вещевое и продуктовое довольствие подвозил. Столько, Варюшка, перевозил, что, если б сложить все на одном месте, гора б сделалась. Ну не об том хочу сказать. Про Петра Тимофеича, твоего деда, начал. Доскажу.

Как пошла в лютые морозы сорок первого года наша дивизия в бои с фашистами под Москвой, Петр Тимофеич стал политруком роты. А случилось то, что в бою случается завсяк просто: пал командир. Тут и принял на себя команду политрук. А через день и он пал: будто пал не насмерть, а с тяжелым ранением. Погоревали мы. Земляк. А пуще оттого, что и с нами такое может получиться.

Никоноркин замолчал, почмокивая губами о мундштук сигаретки, и вдруг воскликнул:

— А ты смотри, Варвара, вертолеты-то сделали свое. Вон, вон они пошли! Без всего, чистенькие! Опять, видать, за грузом направились…

— Вижу, Прохор Федосеич, — довольно равнодушно, с сожалением сказала Варя. Рассказ шофера о деде захватил ее. Все, что касалось его жизни, интересовало девушку, как ничто другое. Кому же не интересно узнать, от каких корней ты пошел, что за люди были твои предки, какие черты ты от них унаследовал?

Еще в восьмом классе Варя стала активной участницей исторического кружка, которым руководил учитель истории. Учитель был инвалид Отечественной войны, и, может быть, поэтому он направил все интересы ребят на изучение материалов разгрома фашизма в целом, а в частности кружок решил собрать данные о всех фронтовиках из «Партизана». О всех. О погибших, умерших после войны, живущих и поныне.

Набралось несколько папок писем фронтовиков, фотографий (все это охотно отдали родственники), записей рассказов участников боев. На втором этаже школьного здания была развернута выставка, на которую в день ее открытия в тридцатилетие Победы пришло народу нисколько не меньше, чем к братской могиле героев революции и труда, где проходил митинг. Пришлось пускать партиями, чтоб лестницу не обломили.

Тогда-то вот, в сущности, по-настоящему впервые Варя и окунулась в ту эпоху дедовской жизни, которая ей, родившейся после сорокалетия Октября, казалась бесконечно далекой-далекой, почти как каменный век, но загадочной, как завтрашний день, и увлекающий, как собственная жизнь.

— Вот были люди, так люди! Боролись, сражались, шли вперед! Каждый миг опасность, и каждый миг геройство, — говорили между собой ребята, увлеченные своей работой.

И учитель, тут же возле стола прыгавший на жестком протезе, ничем не сбавлял этого пыла, не старался уравновешивать то время с нашим временем: «Ясно, мол, и теперь тоже есть люди…» Нет, говорил в подтверждение суждений ребят убежденно и категорически…

— Непостижимое время! И люди непостижимые! Действительно!

Он мотал контуженой головой, умолкал, и его глаза с обожженными огнем горящего танка веками и иссеченными надбровными дугами, чудом уцелевшие глава героя того времени, становились вдруг влажными, мечтательными и до поразительности доверчивыми, как у ребенка, и тут все понимающе замолкали.

— И как там было дальше, Прохор Федосеич? — с неутоленным любопытством в голосе напомнила о прерванном рассказе Варя.

— А так и было, Варварушка. Поначалу лупили они нас и в хвост и в гриву. Огрызались мы, конечно. А уж потом пошел верх наш.

И, скажи на милость, снова выпал мне случай повидаться с твоим дедом Петром Тимофеичем.