Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

Доспехи у рыцарей были разные – у кого поновее и побогаче, у кого – победнее. Попадались ржавые и залатанные кольчуги, в целом же доспехи были примерно одинаковы. Они состояли из длинной, до бёдер, кольчуги, подпоясанной кожаным ремешком. Голову защищала войлочная шапочка, поверх которой надевали железную каску. Шею защищал кольчужный капюшон. Наручи и поножи надевали поверх кольчуги и крепили ремнями. У некоторых были особые железные башмаки и кольчужные перчатки. Поверх доспехов надевали котту белого цвета с гербом её владельца. Потерять в бою котту считалось неприличным, примерно как остаться без штанов.

После конных боёв настала очередь сражения на мечах. Я ожидал увидеть утончённое фехтование, но ошибся. Рыцари по-мужицки рубили доспехи противника, колющих ударов не наносили. Эти поединки были куда опаснее конных, потому что разгорячённые боем и обозлённые пропущенными ударами рыцари быстро забывали, что они на турнире, и сражались по-настоящему. Умение драться любым оружием воспитывали в рыцарях с детства, и это было единственное, что они умели делать хорошо и с удовольствием. Кончились бои мечников тем, что с одного рыцаря свалился кольчужный капюшон, а его противник лихим ударом меча отсёк ему ухо. Судьи с трудом растащили сражающихся, поднялся шум, крик, зрители стали хвататься за оружие. Я взял Альду за руку, и мы поспешно покинули ристалищное поле.

Вскоре нас догнала группа рыцарей, один из которых держал у виска окровавленную тряпку.

– Ты целитель-грек? – спросил бородатый рыцарь, настоящий гигант, который придерживал раненого за плечи.

– Да, я. Кому-либо требуется моя помощь?

Третий рыцарь, совсем ещё молодой, почти юноша, шагнул вперёд и протянул руку. На ладони, затянутой в грубую кольчужную рукавицу, лежало нечто окровавленное и бесформенное.

– Что это? – удивился я.

– Ухо. Пришей его обратно!

– Пришить ухо я, конечно, смогу, но это будет мёртвое ухо, оно начнёт гнить и отравит кровь.

– Значит, не сможешь? – прохрипел раненый.

– Увы, но этого не может никто, мой господин. Позволь, я обработаю рану.

– К дьяволу! – сплюнул раненый рыцарь. – Значит, буду ходить без уха, невелика потеря!

Он схватил с ладони юноши своё ухо и зашвырнул в темноту.

– Пошли обратно! – сказал раненый. – Сейчас должны начаться схватки оруженосцев на дубинах. Я поставил на своего золотой, и не хочу пропустить самое интересное!

Рыцари засмеялись и ушли обратно на ристалищное поле. Чем закончился турнир и кто в нём вышел победителем, я так и не узнал.

Вскоре я заметил, что отряд идёт так, чтобы дневной переход обязательно заканчивался у какого-нибудь замка или монастыря. И если для многих сеньоров появление отряда оказывалось неприятным сюрпризом, то в монастырях о приближении легата знали всегда. Навстречу аббату Сито выходило торжественное шествие, монахи несли распятия и хоругви, пели гимны. Начинались торжественные поклоны, целование рук, неизвестные мне католические ритуалы. Настоятели оказывали аббату всевозможные почести, лебезили и пресмыкались перед ним, что неудивительно: для аббата захудалого монастыря папский легат, архиепископ в роскошном одеянии представлялся кем-то вроде апостола. От малейшего его каприза зависела судьба любого монаха, да и самого аббата. Легат принимал знаки внимания холодно и равнодушно, соблюдая, впрочем, положенный ритуал. Чем больше я наблюдал за аббатом Сито, тем яснее для меня было то, что за показным пасторским смирением и благочинием скрывается холодная, злая воля, властолюбие и пренебрежение к тем, кто ниже его.

У монастырей отряд задерживался на два-три дня. Аббат и сопровождающие его монахи жили в кельях, рыцари допускались в монастырь, но ночевали в шатрах или в замке, если таковой оказывался поблизости, а все остальные устраивались, кто как мог. Я был очень доволен, что аббат обо мне не вспоминает, и надеялся, что в Тулузе мы расстанемся с ним навсегда. Альда постепенно привыкла к дорожной жизни, и шатёр стал нашим домом, в котором мы проводили лучшие часы. Иаков был каменно спокоен. Он шёл туда, куда шли мы, и делал ту работу, к которой привык. Походная жизнь его совершенно устраивала.

Человек ко всему привыкает. Постепенно наше путешествие превратилось в обыденность, сменялись день за днём, но однажды случилось нечто, что заставило меня взглянуть на аббата и крестоносное воинство другими глазами.

Отряд остановился на ночлег у стен очередного монастыря, расположенного на высоком берегу чистой и светлой реки, на живописной окраине не то большой деревни, не то маленького города. Во всяком случае, замок там был, и его хозяева со всем многочисленным семейством прибыли засвидетельствовать своё почтение легату. Было совершенно ясно, что ближайшие день-два отряд проведёт здесь. Можно было бы поискать ночлега в деревне, но после первой же ночёвки в таком доме мы зареклись от этого. Под крышей было нестерпимо душно и тесно, хозяин во сне ворочался, громко бормотал, а временами храпел так, будто его душили. Всё это, в конце концов, после утомительной дороги можно было бы стерпеть, но крестьянские дома просто кишели насекомыми. Среди ночи Альда проснулась от зуда и разбудила меня. Я зажёг свечу и, увидев на руках девушки красные пятнышки, облился холодным потом, потому что принял их за первые признаки вариолы, иначе – оспы, но потом, случайно опустив свечу, увидел, что её и мой матрасы буквально шевелятся. Остаток ночи мы провели на улице, и с тех пор спали только в своём шатре.