Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

– И ещё говорят, что византийцы мастера плести интриги! – засмеялся я.

– Все хороши, – отмахнулся Гильом. – Но трубадуры – это вообще какая-то особенная порода. Все, кого знаю, или пьяницы беспробудные или готовы задрать подол у каждой встречной женщины, будь то знатная госпожа или кухонная девка. Ты можешь называть их недоумками, плескать в лицо вино – они только засмеются в ответ. Но попробуй, скажи такому вот Юку, что в его кансоне заезженные рифмы, так этот идиот кинется на тебя с кинжалом. А если сойдутся два трубадура и начнут обсуждать сирвенты или какие-нибудь пастурели третьего, то кажется, что либо они безумны, либо ты рехнулся. «В этой строфе у него, говорит один, я различаю жёлто-фиолетовый мотив, а другой возражает: определённо этот мотив звучит как полосатый шафранный!» Потом начинают обсуждать какие-то липкие слоги, подставки для рифм, клещи и лжецветы. Вот ты, к примеру, знаешь, что такое липкий слог?

– Может, на пергамент, на котором записана сирвента, случайно капнул мёд?

– Вот и выходит, что ты такой же мужлан, как и я! Да и к дьяволу их всех! Лучше скажи, как твой новый слуга?

– Так я и пришёл поблагодарить за него. Где ты раздобыл это чудо? Иаков – поистине бесценная находка.

– Кто?

– Ну, тот заросший волосами мужик, которого ты ко мне прислал. Мы назвали его Иаковом, потому что у него была рана на бедре, как у того, библейского.

– Была? Ты что, уже исцелил её?

– Я не Господь. Конечно, нет, но скоро она заживёт. У простецов раны заживают быстро, ты разве не замечал?

– Замечал, наверное, но не обращал внимания, – пожал плечами Гильом. – Зачем бы мне?

– И то верно, каждому своё. Ты обучен наносить раны, а я – исцелять их.

– Вот видишь, если бы не мы, воины, целители бы умерли с голоду! Мы обеспечиваем вас работой.

– Люди болеют и в дни мира. А вообще, есть три ремесла, которые будут востребованы до скончания века. Как ты думаешь, какие?

– Король, воин и священник!

– Нет, мой друг. Люди могут жить в народоправстве и решать свои споры не на бранном поле, а в суде, а бог… Бог – он в душе. Если молитва моя искренна, Он услышит меня, а если я лгу Ему, не поможет и дюжина епископов.

– Да ты еретик, – негромко сказал крестоносец.

– Пусть так. Но скажи по совести, в чём я не прав?

– Я воспитан иначе, – ответил Гильом, – и в этом всё дело. Но оставим богословие, в наше время такие речи могут привести на костёр и того, кто говорит, и того, кто слушает. Лучше скажи, какие ремёсла имел в виду ты?

– Крестьянин, целитель и учитель. Я бы назвал ещё повитуху, но по уговору было три ремесла.

Гильом совершенно мужицким жестом почесал затылок, крякнул и сказал:

– Да, мой многоучёный друг, по всему выходит, что ты прав, но эти высокие материи для меня сложны, лучше давай переменим тему, а то у меня опять заболит голова. Дьявольщина! Иногда я не могу ночами спать, в черепе как будто перекатываются каменные шары!

– Почему же ты не сказал мне об этом раньше?

– Зачем? Разве это можно вылечить?

– Пока человек жив, можно попытаться вылечить всё! Дай руку. Нет, не эту, левую, и сними браслет. Зачем ты таскаешь на себе всё это железо?

Пульс рыцаря сильно частил, и это было плохо.

– Так, понятно… Вот что, пришли ко мне кого-нибудь завтра утром, я приготовлю снадобье, будешь пить его на ночь, и всё пройдёт.

– Завтра не смогу, да и у тебя времени не будет возиться с корешками.

– Почему?

– Да потому, что завтра мы выступаем, но смотри, это тайна!

– Выступаем? Всё войско выступает? Куда?

– На Каркассон. Но…

– Да понял я, понял, тайна! А что такое Каркассон?

– Каркассон – это крепость, понимаешь ты… Такая крепкая крепость…

Я изумлённо взглянул на Гильома – не помешался ли понёсший чушь крестоносец, но он левой рукой сжал моё плечо, молчи мол! Затем, как бы крадучись, взял лежавший на столе кинжал и, вскочив на ноги, неожиданно метнул его в стенку шатра. Треск разорванной материи слился со стуком упавшего складного стульчика. Гильом рывком откинул полог и с обнажённым мечом выскочил наружу. Я остался сидеть, окаменев от удивления. Вскоре рыцарь вернулся, повесил меч на поддерживающий шатёр столб, подобрал кинжал и швырнул его на стол.

– Что стряслось? – спросил я.

– Показалось, что снаружи кто-то подслушивает, – с досадой ответил он, – а там и нет никого, только шатёр зря распорол, не зашьёшь теперь. Это у меня после Константинополя началось, мерещится всякое… Не дай бог, с ума сойду. Надеюсь, успею на меч броситься, чтобы остаток жизни на цепи не просидеть, как пёс дворовый.