Ильяс Есенберлин - Гибель Айдахара

Тохтамыш, узнав об этом, пришел в ярость. Он так надеялся, что все в самый короткий срок решить в его пользу. Задуманное рухнуло. Впереди – неизвестность и борьба.

Отныне все мысли Тохтамыша были заняты подготовкой к битве с Едиге. И первое, что сделал хан, – это послал своих послов просить помощи у булгар и рязанского князя. Но, словно чувствуя слабость Тохтамыша и его обреченность, бывшие союзники дали уклончивый ответ. Они выжидали.

Войска Тохтамыша и Едиге сошлись в низовьях Тана глубокой осенью года барса (1398). День выдался пасмурный. Над огромным полем, выбранным для битвы, плыли клочья тумана, и временами начинал моросить мелкий холодный дождь.

Пасмурным, сумрачным было и настроение воинов. Не было заметно обычного оживления, которое охватывает людей накануне сражения. Повинуясь воле своих повелителей, они покорно ждали знака к началу битвы. Сражаться никому не хотелось, потому что вновь, как во времена Мамая, надо убивать людей, близких по крови. Совсем иное дело ходить в походы на чужаков, на иноверцев. Еще вчера алшинец брал себе в жены девушку из Крыма, а через мгновение его сабля должна была скреститься с саблей ее отца.

Но что могли поделать воины, если этой битвы хотели эмиры, бии и батыры?

Гончая, насильно натравленная на лису, никогда не догонит ее: джигиты, которых насильно гонят на битву, не покажут настоящего мужества и доблести.

Только батыр Кенжанбай с нетерпением ждал начала битвы. Больше всего на свете хотелось ему скрестить свою саблю с саблей Едиге. И причина для этого была. Кенжанбай считал товарища своего детства виновником братоубийственной войны. И, едва войска противников двинулись друг к другу, Кенжанбай вырвался вперед на своем горячем скакуне и крикнул:

– Едиге, я вызываю тебя на поединок! Ты поступаешь подло со своим народом и потому не должен жить!

Две живые стены, ощетинившись копьями, замерли, ожидая, что ответит Едиге. И когда тот наконец выехал и встал впереди своего войска, Кенжанбай, багровый от гнева, обратился к нему: – Послушай меня, Едиге! Блистал и умом ты, и мыслью, Подобно горе возвышался В просторах безбрежных Итиля и Жаика. Теперь же, за славой погнавшись, Коварством своим ты сделал Врагами близких по крови людей. Я, Кенжанбай, говорю тебе это в лицо. Каблуками сапог своих Ты тело мое изранил. Стрелою каленой убью я тебя, Чтоб не погибли невинные люди. Скорей защищайся! Я к битве готов! Судьба нас рассудит…

На смуглом лице Едиге проступили красные пятна, зрачки сузились, и тяжелые веки, опустившись на глаза, сделали их похожими на две щелки. – Твой меч, Кенжанбай, в крови. Мы вместе с тобою росли. Ты с детства был тугодум. И годы не прояснили твой ум. Много лет правит твоею Ордой Тохтамыш, Каких он достиг перевалов? Какое дело совершил? На великую степь кипчакскую Нападали враги не раз. Реки крови текли, И народ изнывал от ран. Несчастный ты, Кенжанбай, Если не видишь, причина в чем. Чем на меня рычать и бросаться, Лаял бы на своего любимого хана. Если голова твоя из железа И не знаешь, куда ее деть, Коль не можешь узнать, Кто твой друг, а кто враг, Я готов сразиться с тобой…

Встали на дыбы кони под батырами, чуя близкую кровь, и помчались навстречу друг другу, разметав по ветру густые гривы…

Кенжанбай был аргыном из рода кенегес. Несмотря на свою малочисленность, кенегесцы отличались независимостью нрава, прямотой в речах и умели держать слово. Из-за этих качеств они нередко попадали в трудное положение. Недаром в степи говорили про них: где кенегесцы – там ссоры. Но и другое отмечали люди. Человек из этого рода не предавал друга и всегда оставался верным товарищем.

Кенжанбай был настоящим кенегесцем. Смел, решителен, остер на язык, а слава его, как лучшего стрелка из лука, гремела по всей Дешт-и-Кипчак.

Неспокойно жил Кенжанбай. Вражда эмиров, биев, беков и батыров казалась ему противоестественной. Не было от нее пользы Орде, а тяготы падали на плечи простого народа. И оттого вся жизнь его была поиском справедливого правителя, который бы прекратил междоусобицы и думал бы о своем народе. Так он в свое время оказался на стороне Мамая.

Здесь судьба свела его с батыром Акпанбетом из монгольского рода Барын. Вместе ходили они в походы, вместе сражались. И нередко сабля одного отводила беду от другого. Никто не смел в присутствии Кенжанбая сказать неуважительное слово об Акпанбете, и тот, в свою очередь, никогда не позволял говорить плохо о друге. Без выгоды, на взаимной честности, стояла эта дружба.