Ильяс Есенберлин - Гибель Айдахара

Земля преображалась. Теплое, ласковое дыхание весны вернуло землю к жизни, и оттого мир сделался праздничным и просторным. Поднявшись однажды на вершину горы, Тимур залюбовался открывшимися перед ним безбрежными далями. Зеленая степь, подернутая дрожащей сизой дымкой, казалось, не имела предела. Тысячные стаи птиц летели над нею в бездонном голубом небе, в загадочные края вечного мрака. Мир звенел от пения жаворонков, и казалось, что это звенит само огромное небо, сотворенное из необычайно красивого синего камня.

На миг душу Тимура охватила тревога. Где-то в этих безбрежных просторах находилось сейчас войско Тохтамыша. Как его отыскать, если он станет уклоняться от битвы, как догнать? Здесь в кипчакской степи, охваченной великим покоем, безбрежной как море, можно утонуть, исчезнуть бесследно, и некому будет рассказать о мужестве воинов, сошедшихся в смертельной схватке. Все засыплет прах времени, затянут степные травы.

В глубокой задумчивости вернулся Хромой Тимур в свой походный шатер. А на следующий день к подножью Алтынчокы велел своим воинам натаскать груду камней. На вершине установили плоскую плиту, и мастер, владеющий искусством резьбы по камню, найденный среди пеших воинов эмира, вырезал на ней слова, которые сказал ему Хромой Тимур. В три строки легла арабская вязь, и начиналась она так: «Во имя аллаха милосердного и милостивого…». Далее, чтобы надпись могли прочитать и другие народы, не знающие арабских букв, уйгурским письмом на чагатайском языке, на котором говорили узбеки, Тимур повелел написать, что был он здесь, султан Турана, двадцать третьего числа месяца джумади 1 (28 апреля 1391 г.). И что шел он двухсоттысячным войском против Тохтамыш-хана. Всего восемь строк потребовалось великому завое-вателю, чтобы рассказать о своей великой задумке, о своем великом походе в глубь Дешт-и-Кипчак.

Кто знает, что заставило поступить так Хромого Тимура? Быть может, ему была ведома истина, что нет на земле ничего, что могло бы сравниться с долговечностью камня? Бесследно проходят по земле люди, стираются в памяти самые смелые и великие их деяния, и только камень да слово вечны. Кто знает, о чем думал эмир?

Понимая, что обратной дороги для него нет, Хромой Тимур повел свои тумены дальше. Вокруг лежала цветущая земля, и ни сам эмир, ни один из его воинов не думал сейчас о смерти. Мир был настолько прекрасен, что люди забывали о своем прошлом и не хотели думать о будущем.

Переправившись через неширокую степную реку Иланчук (ныне Джиланчик), всего за восемь дней дошел он до урочища Анакаркуюн и здесь велел поставить свой походный шатер. На огромном пространстве было разбросано теперь его двухсоттысячное войско – передовой отряд подошел к берегам реки Иргиз, те же, кому было определено прикрывать спину войска, разожгли свои костры на берегу реки Тургай.

Пустынной была степь, и незнающий человек решил бы, что так здесь было всегда. Откуда знать пришлому, что в обычные годы в междуречье кочевали десятки и сотни кипчакских больших и малых аулов. Но кто осмелится остаться на пути туменов, идущих на битву, какой безумец уверует, что все для него обойдется хорошо? Поэтому поднялись с насиженных мест аулы и, подобно напуганным птицам, гоня перед собою стада скота, разлетелись в разные стороны – кто в долины рек Нуры и Есиля, а кто в пески Улыкум и Балакум.

Прошло почти четыре месяца, как войско Хромого Тимура находилось в походе. И здесь в урочище Анакаркуюн, выяснилось, что продовольствие, взятое из Мавераннахра, на исходе. Кончилось вяленое мясо, почти не осталось муки, от наступившего тепла портилось залитое в кожаные бурдюки масло. Следовавшие за войском мусульманские купцы, рассчитывавшие на богатую добычу и быстрое завершение похода, продавали воинам продовольствие по баснословно высоким ценам. Над двухсоттысячным войском нависла угроза голода. Тимур хорошо знал, чем это может кончиться: еще немного и среди воинов начнется воровство, вспыхнет вражда. Голодные люди плохо подчиняются своему господину, если тот не может их накормить.

И тогда Хромой Тимур велел собрать к себе всех эмиров войска. По издавна существующему обычаю он потребовал, чтобы с этого дня никто не делал из муки ни хлеба, ни лепешек, ни лапши, ни других кушаний. Отныне воины могли готовить только болтушку из ячменной муки, причем каждый из них получал в день всего одну чашку этой похлебки. Разрешалось добавлять в нее только мутр – смесь из съедобных сушеных трав, которой еще оставалось в запасе довольно много.