Вик Бовэ - Сказ о жизни Сергия

Большим то поселение назвать было нельзя, так как жило там всего около сорока смердов, управляемых старостой Ессеем. Стояло оно, как и Александровское городище, рядом с Вёрдой. Когда боярин Кирилла Афанасьевич осматривал тамошние пашни и угодья, то одно обстоятельство показалось ему весьма странным: почему избы, числом пять, находились на низком затопляемом берегу, а не на высоком, у подножья Дмитровой горы? Спросил тогда у старосты, но тот лишь плечами жал, смущённо покрякивал, да говорил что-то невнятное, сбивчиво ответствовал про запрет далёких предков.

Подумалось тогда Кириллу Афанасьевичу, что мировой старшина опился пива хмельного, а потому так путано слова выговаривает. В тот раз недолго пребывал воевода в Дмитровских починках, которые по чьему-то недогляду прозвали селищем. Когда же уезжал, то очень жалел, что раньше про Дмитровскую гору ничего не ведал. Виделась ему на этом высоком месте крепость грознее, чем выходила у Красного городка, а потому думалось о новом возведении. До Дмитровского селища было десять верст и там тоже не мешало бы иметь надежный кремник, как оберег для окрестных смердов и ещё одно надёжное прикрытие пронской стороны.

Об этом воевода сказывал князю Александру Михайловичу. Да ещё порассказал о лесном отшельнике Демьяне, который чудным искусством владеет и, окромя посуды дивной, производит глиняные кирпичи невероятной прочности, которые для постройки крепости лучше дубовых бревен сгодиться могут. Показывал Кирилла Афанасьевич пронскому князю того потешного медведя, какого старый Демьян передал в дар для Стефановой женки. В отличие от зверя, что сидел на воротах домовой пристройке у Демьяна, этот косолапый мордой был совсем не злобной и веселой; с широко разинутой улыбчивой пастью сидел медведь и на гуслях играл. Потом показывал кирпичи. Теперь уже засомневавшийся пронский князь их твердость пробовал. Бил, как и в своё время Кирилл Афанасьевич лупил, со всего размаха и сил не жалея. Испытанием остался доволен.

Воевода и о своих подсчётах доложил. Не один день высчитывал Кирилла Афанасьевич, сколько кирпича понадобиться, ежели делать его охватом локоть на локоть. Князь Александр Михайлович, подивившись деловитости боярина, препятствий чинить, не стал и даже сулил изыскать кое-каких денег.

– Уменья тебе не занимать. Возводи, воевода, ещё крепость, но до времени разговора боле ни с кем об том не веди. Коли проведает о сем Иван Коротопол взбелениться пуще прежнего, и к великому владимирскому и московскому князю с жалобой упадёт, – сказал он.

Вот почему, когда возведение крепости и городища Ломихвост близилось к своему окончанию, больше думал Кирилла Афанасьевич о Дмитровской горе и о новой постройке, но в мысли свои никого не посвящал. Даже жене сказал, что собирается в Дмитровское лишь по делам хозяйственным, а потому и сыну Стефану отказал в поездке.

Однако, когда Варфоломей прознал, что отец с десятником Иваном Чириковым собирается вновь в селище около высокой горы, то стал страстно просить взять его с собой. Так как до сих пор средний сын не высказывал никаких желаний, то такая горячность удивила мать, а отца даже порадовала.

В хмурое осеннее утро, когда светать начинает так поздно, что успевают заболеть бока от пустого лежания, выехали из новой крепости. Ломихвост, который особенно старательно принялись обживать с наступлением сильных ночных холодов, нуждался в работниках, а потому лишних людей брать с собой не стали. Так как путь до селища было не далеким, то решились ехать втроем. К тому же, верный помощник воеводы десятник Иван Чириков доносил, что татар поблизости невидно.

Десять вёрст, которые требовалось преодолеть, ушли под копыта коней незамеченными и всё благодаря Вислому. Пожилой воин говорил всю дорогу безостановочно, а так как вещал он складно и лучше любого сказителя, то слушать его было в удовольствие и Кириллу Афанасьевичу и Варфоломею.

Первое, о чём поведал десятник отцу с сыном – это о различных названиях в той стороне. Почему то или иное селище, речка или болото прозывается тем или иным именем. Новому вотчиннику и самому давно было любопытно, почему рядом с Дмитровским селищем топь называется Чулковой, а теперь вот случай и представился. Иван Чириков рассказывал:

– Ордынцы хоть уже и прознали о путях на Русь и Москву через Дикое поле, Пронск, Рязань, но из-за большого числа воинов в туменах одной проторенной сакмой двигаться не могли. Для того чтобы продвигаться большим и широким валом, требовалось узнавать и другие пути-дороги. Когда ордынский князь Елторайка задумал на Рязань быстрым наскоком наскочить, то послал впереди себя доглядатых, выряженных по большей части в купцов. Только настрадавшийся от татар простой люд, давно уже стал приметливым, а потому тех поддельных торговцев узрел сразу. Вот потому, когда сказывали смерды о коротких путях к Рязани, то указали на топь, что раскинулась между Вёрдой и Брусной. На том болоте умудрялись ходить лишь одни козы, и звалось она среди местного населения Козьим. Ежели туда кому спьяну забредать доводилось, то обратно уже таковой бедолага не выбирался, тонул. Одно слово – топь. Купцы те ложные, как проведали, что вроде имеется ещё одна сакма, так сражу же обратно поскакали и об том доложили Елторайке. Ордынцы на радостях, что внезапно на Рязани могут объявиться и помчались во весь опор. С Дмитровского селища, смерды не будь дураки, загодя ушли, а вот в нескольких других починках, стоявших в отдалении, замешкались. За свою самонадеянность и поплатились: многих там мужиков посекли, баб и детишек в полон похватали. Елторайка же, как скакал со своим туменом, так со всего ходу и увяз в болоте. Немало там татар, нахлебавшись вонючей жижи, потонуло. Коням, коих совсем погубили, а коих без ног оставили, тоже счету не было. А вот ордынского князя Елторайку вытянуть-таки успели. Выволокли его на сухое место без всего, в одном исподнем, а порты с чулками басурманскими в топи на веки вечные остались. С тех пор Козье болото, без того поганое, а после татарского потопления и вовсе изгаженного, стали прозывать Чулковым, и вместе с ним починок, стоящий возле него, тоже прозвали тем же именем – Чулково. Другой же починок, где мужиков посекли без счета, стал именоваться Секириным.