Денис Кремнев - Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

Генрих Штрайбт закончил в Саксонии школу радистов и в конце 42-го года попал радиотелеграфистом в отдельный пехотный батальон. Честолюбие и горячая вера в фюрера Гитлера, которую взрастил в нём его отец, ярый нацист, были ему присущи, как и большинству немецких солдат. Как бы то ни было, Генрих сразу же настроил себя на то, чтобы бежать к своим при первой же возможности или погибнуть смертью храбрых, сопротивляясь.

«Лишь бы только в Сибирь не успели отправить..»

Старшина допрашивал пленного через Панкрата Стрешнева, филолога по образованию. Стрешнев был родом из Минска, сидел в лагерях по политической статье, с началом войны изъявил желание драться с немцем. После Мясного Бора вышел живым и был определён в разведвзвод Кудрина. Выжить после мясорубки Бора, – значило уже многое для бойца.

– Задача вашего охранения? – не мигая, глядя в упор, спросил старшина. Стрешнев перевёл.

Немец молчал, тупо уставившись в бревенчатую стену напротив. На стене, неторопливо перебирая конечностями, полз таракан. Генрих мысленно сравнил себя с животным.

«Был вот человек, а теперь его партизаны застрелят. В эту минуту застрелят, им это проще сделать, чем этого таракана прихлопнуть…»

– Я повторяю вопрос; в чём заключалась задача вашего охранения? – голос Кудрина зазвучал твёрже.

Немец задумчиво перевёл свой взгляд на старшину. Небритые скулы, выдающийся вперёд подбородок.

«Типичный унтерменш… Попался бы ты ребятам из СС, они быстро бы из тебя баварскую отбивную сделали»

Старшина разозлился на реакцию немца:

– Ничего, падла, у меня не промолчишь… Федя, пощекочи мальца, отучи в «молчанку» играть.

К немцу сбоку подошёл крепыш небольшого роста. Всей пятернёй обхватил за лоб, запрокинул голову назад, приставил острие финки к самому кадыку. Чуть надавил.

В разведке это называлось быстрым допросом в полевых условиях. Такие методики применялись к особо упёртым допрашиваемым. Официально они не приветствовались, но о них особо и не распространялись, ибо за такую самодеятельность можно было залететь на беседу к особисту. Такие допросы в разведке были всегда на совести командира. Кудрин считал их вполне уместными непосредственно в боевой обстановке или в тылу противника. Крайне отрицательно он относился к их применению в отношении «языков», а также пленных на свей территории. В моральном плане советские солдаты заметно отличались от фашистских.

Немец засопел, Фёдор сделал небольшой надрез возле самого кадыка. Эффект был больше психологическим так, как возле кадыка находится множество нервных окончаний и к тому же затруднялось дыхание.

Генриху казалось, что партизан остриём уже проткнул горло и залез под кадык, намереваясь, если не вырвать его, то явно изуродовать. Он не страдал сентиментальностью, но в то же время больше всего он хотел бы увидеть в последний раз пейзажи родной Саксонии, улыбку милой Берты, черепичную кровлю родного домика, маму в национальном костюме на Октоберфесте.

Сделав небольшой надрез, Федя остановился. Его очень подмывало нажать чуть посильнее и перерезать вражескую трахею. «Ничего, чуть подрежу тебя, а потом и вовсе кончу сучёныша», читалось в глазах разведчика. Его родное село, вся семья были на Орловщине в оккупации. Поводов для ненависти к чужакам было хоть отбавляй.

Немец дёрнулся, но его руки за спиной держал смертельной хваткой Зорин.

– Не упорствуй напрасно, просто расскажи нам всё, – тоном наставника уговаривал Стрешнев.

Клинок плавно разрезал кожу, спускаясь к шее. Его жало уже почти подобралось к жизненно важной артерии. Кудрин еле слышно брякнул:

– Теперь колено…

Лёха рожком автомата коротко стукнул пленника по ноге. Развернул автомат и приставил вплотную к колену.

– Имя, звание и должность…

– Генрих Штрайбт, ефрейтор, телеграфист взвода связи отдельного пехотного батальона.

– Генрих, мы тебя оставим в живых лишь в том случае, если ты подробно и достоверно будешь отвечать на наши вопросы. В противном случае, мы тебя будем пытать, а позже застрелим.

Суровое выражение глаз старшины казалось залогом правдивости слов. И немец начал говорить тихо, еле разрывая свою речь на слова. Панкрат даже разозлился и пнул его ногой:

– Разборчивей говори, твою мать…

Последнюю фразу он произнёс на чистейшем русском.

Генрих чувствовал коленом стальной холод. Где-то в глубине своего сознания он понял, что его не пожалеют эти унтерменши. Им незачем его жалеть. Но оставалась ещё маленькая призрачная надежда вырваться к своим. Он посчитал, что шансы вырваться из плена на немецкой территории ещё будут. Надо хитрить…