Шерман Гадэс - Dрево

«Он хозяин. Как скажет, так и будет.» Слова Ханса стояли в ушах, когда Агнет обняла меня на прощание. Я клялся ей, что обязательно вернусь, что никогда не забуду тепла ее рук. Светлый образ – любящей и доброй матери – всегда жил в моем сердце, просто потом на смену ему пришли другие переживания, и я не размышлял над ее судьбой каждую минуту. С нового учебного года потянулись мои долгие восемь лет в пансионе, о которых я не могу поведать что-либо ценного. Всякий день с утра до ночи новоиспеченный студент только и делал, что учился, а если не учился, то читал. Мне приходилось осваивать абсолютно все и сразу, потому что ни интеллекта, ни манер, никакой голубой крови во мне не наблюдалось даже отдаленно, но время шло, а порода человека с годами проявляется весьма рельефно. Ребята, которые мучились вместе со мной, считали меня выскочкой, потому что «деревенский бедняк дорвался до высшего света», и вскоре я стал помалкивать еще больше, чем прежде, ибо проблем со сверстниками мне и так хватало. Драться приходилось почти каждый день. Если бы не крепкие кулаки, натруженные во время крестьянской работы, наверное, мне бы чертовски досталось. Я знал, что богатые мальчики стремились уничтожить любого, кто не вписывался в их представления о жизни, но колесо фортуны, если оно и существовало, двигалось в нужном направлении.

К одиннадцати годам мы очень повзрослели и изменились. Все вокруг считали себя истинными джентльменами. Мы старательно изучали английский сноб вперемешку с немецкой сдержанностью и беспристрастностью к чему-либо. Пожалуй, данный период обучения можно назвать самым лучшим. Но спустя пару лет отрешенные юноши погрузились в глубины своих возмужавших организмов. Нередко ребята собирались в кружки, элитные «общества» и компании, но меня никогда туда не принимали, а я очень скоро вообще перестал проявлять к ним какой-либо интерес, отчего заимел экстравагантную кличку «Монах», весьма меня забавлявшую.

Навещали нас редко и не охотно. Ко мне несколько раз в год приезжал Хоффер, чтобы передать бумаги от отца, узнать об успехах и спросить, не нуждаюсь ли я в каких-либо советах; появлялся также и преподобный Гектор со своими извечными нотациями – иногда он так крепко обнимал меня, что я грешным образом испытывал страх: не он ли вообще является моим тайным покровителем? Один раз вместе с ним приехал неожиданный гость издалека, из самой Вены – некий господин Хаймнер, крупный банкир, представившийся другом моего родителя. И, конечно, потому что я слезно умолял Хоффера и грозился что-нибудь сделать с собой, если мне не уступят, иногда поодаль от пансиона нам позволяли ненадолго встречаться с дорогой мамой Агнет. Только теперь, став старше, я научился ценить ее и безумно скучал по родной деревне. Бедная женщина очень постарела за последние годы, и я винил отца в том, что произошло с нашей семьей. Не Ханса, разумеется. А настоящего отца. Графа Радиша, чье имя я отныне носил.

Вот, пожалуй, и все, что стоит рассказать о моем детстве. Я ничего не умел, практически ничего не знал и до определенного момента оставался страшно темен. Единственным человеком, кто действительно повлиял на дремучий разум забитого ребенка, являлась моя драгоценная мать. В шестнадцать лет, во многом – по состоянию здоровья – я был переведен на «домашнее» обучение, хотя мне следовало постичь еще очень многое: уровень знаний, которыми владели сверстники, в отношении меня едва начал выравниваться. Страшный Дункельбург из крестьянских легенд и поверий, а также отец, которого я никогда толком не видел, обратились навязчивой реальностью. Впрочем, жизнь богача оказалась вовсе не такой уж и безысходной. У меня появилось множество слуг, хоть я и подозревал, что приказы они выполняют лишь те, которые поступают к ним от самого Радиша, куча свободного времени и простор для творческих изысканий. В громадном замке располагалось немалое число комнат и вместительных залов; здесь были собраны интересные экспонаты, диковинные находки из-за границы, а главное – несчетное количество прекрасных книг. Теперь, освоив некоторые языки, я мог понимать написанное и без перевода, но консультировался у педагогов, которые приходили ко мне несколько раз на неделе. Иногда я заставал тут и преподобного Гектора: он уже не отвешивал мне подзатыльников, как прежде, и с удовольствием отвечал на каверзные вопросы о роли религии в нашей жизни; появлялись здесь и другие знакомые старого графа, их было немного. Во дворе я встречался с крестьянами из деревни. Они с трудом узнавали в худощавом юноше того самого паренька, который так любил сооружать целые города из деревяшек на заднем дворе лесопильни, и кланялись мне, смущенно опуская глаза, но я уважал этих людей и никогда не задирал носа, а ведь когда-то они били меня… Зато теперь молодому хозяину не раз приходилось вступаться за них перед отцовскими слугами. Продав через своего помощника Хоффера лошадь и еще несколько предметов, предоставленных в мое распоряжение щедрой рукой Радиша, я собрал некую сумму и велел вручить ее любимой матушке, которая, как говорили крестьяне, перебралась в Воллендорф, где хорошо знали покойного Ханса, и вышла замуж за вдовца с двумя мальчишкам. Будучи под неусыпным контролем в Дункельбурге, видеться с ней лично я пока не имел возможности и заботился об Агнет единственным доступным способом.