Луи Мари Энн Куперус - Ксеркс

Только слушал ли хоть кто-нибудь сейчас глашатая!

К этому времени все, за исключением немногих мантинейцев, уже перенесли свои симпатии на прекрасного сына Конона. Глаза Ликона начали поблескивать сталью, и начальствующий над играми обратился к старшему из глашатаев:

— Ликон опасен. Пригляди, чтобы он не устроил Главкону какую-нибудь пакость и не нарушил правил.

— Пока дело не дошло до борьбы, это сделать сложно.

— Там уж пусть боги помогают афинянину. А теперь — бег.

Наступившая пауза позволила тренерам умастить трёх оставшихся участников соревнований оливковым маслом, пока их кожа не заблестела, словно отполированная слоновая кость. Двое из помощников судей сошли с помоста и остановились у концов прочерченной на земле линии. В руках они держали концы натянутой верёвки. Потом атлеты тянули жребий, чтобы определить того, кто будет бежать по внутренней, более короткой дорожке, — преимущество немаловажное. Бог-покровитель подарил Мероклу первое место; Ликон был вторым, а Главкон только третьим. Все трое пригнулись и, запустив пальцы в песок, принялись ждать судейского сигнала. Главкон успел заметить среди зрителей не отводившего от него глаз странного светловолосого и знатного с виду человека в восточной одежде.

Это произошло в одно из тех коротких мгновений, когда даже пустяк способен привлечь к себе перенапрягшееся внимание. Главкон понял, что незнакомец глядит то на него, то на Ликона, словно взвешивая каждого проницательным взором. Наконец, остановив свои глаза на афинянине, азиат вскричал, обращаясь к Главкону:

— Быстрый и богоподобный бегун!.. — Он находился так близко, что Главкон мог уловить восточный акцент. — Да дарует тебе Всевышний свои крылья!

Услыхав голос азиата и нахмурясь, Ликон повернулся к нему, тот ответил на жест сдержанной улыбкой. Напряжённое до предела воображение афинянина усмотрело в этом поступке доброе предзнаменование. По какой-то причине ему вдруг вспомнился спасённый им от неприятностей восточный парнишка и присланный таинственным незнакомцем браслет. С чего это гость с Востока ободряет его? И найдёт ли он вообще когда-нибудь ответ на эту загадку?

Пропела труба. И азиат, и его пожелание, и всё остальное, чего не было на бурой беговой дорожке, исчезли из памяти Главкона. Упала верёвка, и трое бегунов бросились вперёд.

Они летели, легко и быстро ступая по песку, а блестящие от масла руки вычерчивали свой собственный ритм. Им нужно было сделать два круга по стадиону, поэтому никто не спешил вырываться вперёд. Все трое держались вместе, пока мантинеец не начал свой опрометчивый рывок у нижнего столба. Он чуть оступился, но за то мгновение, пока он сумел вернуть себе уверенность, соперники, словно две стрелы, промчались мимо. А потом произошло неизбежное: более длинноногий Ликон сумел повернуть первым. И возглавил забег… Афинянин отстал от него на целый локоть. Стадион взревел. Люди кричали, подбрасывали вверх одежду, махали руками, обращались за помощью к богам, кричали бегущим:

— Быстрей, сын Конона, быстрее!

— Слава Кастору, Спарта, жми!

— Борись, мантинеец, у тебя ещё есть последний шанс!

— Поворот, афинянин… Обойди его, у поворота и оставь позади циклопа!

Тем не менее у второго столба впереди был по-прежнему Ликон, и в обратную сторону оба побежали как Одиссей за Аяксом, ступая так, как сказано Гомером: «Следом в следы ударял он прежде, чем прах с них ссыпался, и дыханье своё изливал на главу Оилида». На следующем повороте мантинеец устало пыхтел позади. Ликон по-прежнему возглавлял бег, и вновь забушевали восторженные голоса. В шести сотнях ступней от него судьи выстраивались в линию, на которой лакедемонянина Ликона ожидали победа и слава.

А потом все вдруг притихли. Главкон пригнул плечи к земле и напрягся, откинув голову и подставив лицо под лучи солнца, золотившего и без того золотистые с рыжинкой волосы. Одним прыжком он настиг соперника, и весь стадион вскочил на ноги. Столь же быстрым движением узловатый кулак спартанца ударил в сторону. Смертоносный удар лишь чуть-чуть не попал в цель, но тем не менее он был нанесён. Старший из судей недовольным тоном обратился к глашатаю, однако никто не смог бы расслышать его в душераздирающем гвалте. Так локоть к локтю оба претендента набежали на верёвку. Она упала, подняв целое облако пыли. Глашатаи и судьи бросились навстречу друг другу. А потом, после затянувшейся, мучительной паузы под общий рёв стадиона, старший из судей выступил вперёд, в ещё не улёгшееся облако пыли, требуя молчания: