Олег Игнатьев - Пекинский узел

– Редкая сволочь, – выругался Баллюзек, переводя дыхание.

– А злыдень-то шустёр, – продолжая держать револьвер наготове и загораживая собой Игнатьева, сплюнул Скачков и только сейчас заметил, что малолетний нищеброд до сих пор боится шелохнуться. – Сгинь, огрызок! – притопнул он ногой и скорчил свирепую рожу.

Повторять пришлось Татаринову, по-китайски. Он хорошо знал пекинский диалект и не упускал случая поговорить на кантонском наречии. Мальчишка понял и попятился к воде, не сводя глаз с револьвера, поблескивавшего воронёной сталью в руке Дмитрия.

Игнатьев потеребил разорванный погон и поднял с земли нож, наточенный, как бритва. Лезвие было в крови: клинок рассёк кожу плеча. Он передал его Скачкову и зашагал в сторону набережной, изредка морщась от боли.

За спиной, за лесом, вдалеке сгорало солнце, а впереди, идя навстречу, широко раскрывала объятия глухая шанхайская мгла.

Вернувшись в посольство и усадив Игнатьева в простенок между широкими окнами, предварительно закрыв их шёлковыми шторами, Дмитрий с величайшей осторожностью помог Игнатьеву снять испачканный кровью мундир, оголил его плечо и обработал резаную рану йодоформом. Затем начал усердно бинтовать, часто вздыхая: переживал по поводу случившегося – это его вина, не уберёг.

– Чего это ты завздыхал? – бодрым голосом спросил Игнатьев, зная, что рана пустяковая и быстро заживёт.

– Да так, – уклончиво ответил Скачков. – В Петербурге-то, поди, белые ночи, заря с зарёй целуются.

– Соскучился?

– А то. – Голос камердинера был грустным.

После ужина Николай собрал членов посольства, рассказал о покушении и строго-настрого запретил касаться этой темы в разговоре:

– Плохо, если тебе угрожает сосед, но ещё хуже, если грозится прохожий. Так говорят китайцы, и они правы. Нам лучше умолчать о происшедшем. Европейские правительства умеют экзальтировать публику и всячески подогревать её корыстный интерес. Я не желаю будить в союзниках азарт погони, травли. Азарт мутит рассудок. Я нарвался на грубость пекинских чинуш, получил от ворот поворот и не хочу осложнений с послами Англии и Франции. Задача чрезвычайно сложна: необходимо тесно сойтись с союзниками и сохранить при этом свой нейтралитет. В будущем нас ждут переговоры с Цинами, но и союзникам от них не отвертеться. Легко пересаживаться с осла на лошадь, а вот с лошади на осла – всегда мучительно. – Он хотел улыбнуться, но лицо Вульфа раздвоилось и поплыло куда-то вбок. Ему стало дурно. Язык онемел, по телу поползли мурашки, а настольная лампа стала испускать зелёный свет. Его внезапно вырвало, и он потерял сознание.

Баллюзек подхватил его на руки, кликнул камердинера, и они вдвоём перенесли задыхающегося Игнатьева на диван, чувствуя, как он слабеет.

Татаринов взял вялую руку и нащупал пульс. Затем приник ухом к груди, послушал сердце – перебои. «Плохо дело», – испуганно подумал он и попросил Дмитрия принести злополучный нож.

– Только осторожно! – крикнул вслед. – Нож может быть отравлен.

Игнатьеву промыли желудок и по каплям стали вливать через нос целебную смесь, которую быстро составил Татаринов из имевшихся у него средств. В основном лечебных трав Китая, в которых он неплохо разбирался.

– Похоже на корейский корень, – сказал Александр Алексеевич, когда осторожно, через тряпку, взял в руки злополучный нож и понюхал лезвие. Пахло травяным ядом. – Так называемый «пёстрый глазок» – зеркало смерти, – пояснил Александр Алексеевич Вульфу, в глазах которого застыл вопрос: ну что? – Войди нож глубже, сердце бы остановилось. Никто так быстро не рубит головы, как маньчжуры, никто так не любит казнить, как Су Шунь, – вспомнил он слова Попова и впервые пожалел, что тот остался в Пекине. Его «китайский» опыт сейчас бы пригодился, был бы весьма кстати.

Вскоре щёки Игнатьева перестали дёргаться, а пульс пришел в норму.

– Да, – пробормотал Вульф, – искать своё в неведомом – тяжёлая работа, не из лёгких…

– А главное, опасная для жизни, – сокрушённо вздохнул Баллюзек и уставился в пол.

Так, без сна, они и дождались рассвета.

Игнатьев бредил. Никого не узнавал. Татаринов поехал к Лихачёву – командиру эскадры. Сообщил о несчастье, о том, что они вынуждены никому не говорить о покушении: сохраняли строжайшую тайну.

Лихачёв немедленно отправился на фрегат «Светлана» и вернулся с судовым врачом, который осмотрел Игнатьева и, сосчитав удары его сердца, задумался.