Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

— Получается, что народ — это те, кто за гроши вынужден работать в каменоломнях, чтобы выбурить глыбы для соборов, а нация — то, что подвигает народ на это?

— Вы не совсем правы. Я думаю, что и среди побуждаемых, и среди побудителей бывают люди, в которых нет ничего от нации. Для них мир — лишь пастбище, на которое они спешат с потравой. Есть люди, которые в той или иной мере соединяют в себе оба начала. Но нацией, или силой, осуществляющей бессмертие, обеспечивающей вечное существование, являются те люди…

— …которые отдают миру все, что имеют, — подхватил я его мысль, — а получают лишь столько, сколько необходимо, чтобы существовать, то есть отдавать все. Я правильно вас понял?

— Точнейшая формула, — радостно согласился Каридзе. — Формула высшей нравственности и добра. Я слышу ее впервые, и от вас, граф. Именно это закупоривает в бутылку легендарный Ной в канун мировых катаклизмов. Именно поэтому мы называем нацию вечным духом, материализующим себя в отдельных личностях или в их совокупности. Основное же противоречие между понятиями нации и народа состоит в том, что нация — это начало интернациональное, общечеловеческое в такой же степени, в какой соборы и манускрипты, фрески и монументы составляют интернациональную, общечеловеческую сокровищницу. Тогда как народ — это начало эгоистическое и стяжательское. Большинство его потребностей ограничено сиюминутным собственническим существованием, но не существованием всего общества в его сегодняшней действительности, всего человечества с его будущностью.

Казалось бы, в рассуждениях Сандро Каридзе все было пригнано одно к одному, и все-таки уже тогда я почувствовал в них противоречия. Я много размышлял и как будто бы обнаружил эти огрехи. Свои соображения я изложил в небольшом труде и дал прочесть ему. Ни одного из моих положений он не принял, и мы едва не поссорились. Так уж он был устроен: стоит ему уверовать во что-нибудь и — конец, ни шага в сторону, никаких компромиссов или уступок!..

Однажды — это было незадолго до его первого ареста. — как-то к слову пришлось, и я спросил:

— Ты все время отдаешь занятиям, интересы твои обширны и глубоки, но в чем твоя исходная концепция, от какой нравственной платформы ты отталкиваешься?

— Ищешь пристанища? — ответил он быстро и, могло показаться, несколько бесцеремонно.

— Не понимаю.

— Платформа… А что, старая тебя не удовлетворяет?

— Сейчас это не имеет значения. Ответь, если можешь, на мой вопрос.

Он почувствовал, что я начинаю сердиться, и, подумав, сказал:

— Я всегда и во всех случаях исхожу из того, что человечеству необходимо найти способ нравственно возвысить человека, найти возможность нравственного его совершенствования, в противном случае человечество дойдет до каннибализма, станет питаться мясом себе подобных — это не метафора, я говорю буквально. И это будет продолжаться до тех пор, пока последнего homo sapiens не съест какой-нибудь дикий зверь. Чтобы избежать этого, нужно уничтожить империи. Революция необходима!

Я знал, что Сандро Каридзе верит в неизбежность революции. Известно было, что он сочувствовал революционному движению и был на его стороне. Теперь я убедился и в том, что он жаждал революции как пути спасения человечества.

— Твои сочинения я знаю лишь по заглавиям — вероятно, они служат революции?..

— Революция — это дело завтрашнее. Я же служу послезавтрашнему.

— Вот оно что… Какую же проблему ты решаешь?

— Морального прогресса. Я разрабатываю теоретические основы управляемой нравственной революции.

— Точнее бы — если можно?

Каридзе запустил пальцы в бороду и почесал щеку.

— Ты, Митрич, магистр права, так ведь?

— Да, — улыбнулся я.

— Чему же ты улыбаешься?

— Меня забавляют превратности судеб людских. Я думал получить профессуру в Московском или Петербургском университете, а кем стал? Сибаритствующим в отставке жандармским генералом.

Каридзе попытался сказать мне что-то в утешение, но, видно, передумал и вернулся к нашему разговору:

— Можешь ли ты дать самое общее определение законодательства, которое было справедливо для всех эпох и народов?

— Могу. — Я собрался с мыслями и начал — Прежде всего оно — средство осуществления внутренней и внешней политики, оно представляет собой затем статус прав и обязанностей правящего меньшинства. Наконец оно орудие подчинения инертного или недовольного большинства. Ты удовлетворен?