Иван Полуянов - Седьмой патрон

Имя я узнал. Имя прекрасное: Таня.

Почта между реальным и Ольгинским действовала через калоши д’Артаньяна, учителя французского языка. Пылкое объяснение я подписал романтично: «Евгений Онегин».

Напрасно только зябнул в Гагаринском сквере: пренебрегла!

Кто бы другой страдал — я открыл радость.

Радость была в вечерах, когда, задыхаясь от волнения, торопился к дому Тани, и падали на снег от окон теплые блики. Полюбил их — желтые блики на синем снегу. Полюбил занавески окон, звуки фортепьяно, на котором играла Таня по вечерам, и рябину под окнами, где висела птичья кормушка. Я сыпал в нее заранее припасенные крохи, семя подсолнухов. Раз нашел дома на чердаке гроздья сушеной рябины и глубокой ночью, когда город спал, в небе полыхали сполохи северного сияния, развешал рябину по веткам — пусть к Тане летают снегири…

Радость вечеров, дыхание чистого-чистого снега и заветная калитка в палисаднике — это мое. Никто не отберет.

Кроме самой Тани — никто, и встреч с ней я больше не искал.

При ней были удочка и подсачник. Роскошная снасть: удилище трехколенное бамбуковое, не меньше как английское.

Неземное создание на моих глазах доказало, что ничегошеньки не соображает в рыбалке. Кто удит на перекате? Пескарь на быстрине и то не возьмет!

А у нее клюнуло. Я сменял замызганную насадку свежей, и в это время ей попался язь. На мелководье? Язь?

М-м, рыбина — чего стоят в сравнении с нею ельчики?

Таня выудила второго язя.

Я размахнулся, чтобы со злости выплеснуть жалких моих малявок, как Таня завопила:

— Не смей! — и засмеялась. — Ты что? Ухи наварим. Уха с костра — всю жизнь мечтала. Язи пойдут на поджарку. Правда, замечательно?

У Тани выгоревшие на солнце брови, подбородок с ямочкой, белое холстинковое платье заштопано на локтях.

Костер развели напротив баржи. Таня — моргнуть не успел — вычистила рыбу, принесла с буксира посуду. И уже кипит уха, распространяя аромат лаврового листа, уже скворчит постное масло на сковороде.

— Что в учениках из реального мне нравится, — язвила Таня, — так их галантность. Обходительные, умеют занять беседой. Где еще встретишь такие тонкие благородные натуры! Представляешь, Сережа, одна гимназистка в Ольгинской получила из реального записку. Ага, в калоше… Полная калоша пламенных чувств! «Приходите в сад Летнего театра. Умоляю и целую ваши ручки…» Когда приходить, если час не назван? Хуже чем задачка по алгебре, сплошные неизвестные. Может, в реальном некоторые ученики, из самых первых по успеваемости, и решат, но я же по алгебре плаваю!

Не так, не то я писал! Ну, не поставил времени в записке. Во второй раз не ошибусь. Да и не будет второго, я калоши у француза шилом проколю.

Уху ели прямо из котелка, по-рыбачьи. Все было чудесно и не чаял я удара, заготовленного мне судьбой.

— Попробуем-ка язей, — проговорил отец. — Давно хорошей рыбы на воздухе не едал.

Бодрится, вижу, опять ему не можется. Жарко, а с плеч не снимает брезентового плаща. Щеки ввалились, пожелтели — малярия отца мучает, не свалился бы…

Он подцепил вилкой со сковороды. Пожевал и причмокнул:

— Добер язек! Так и рыбачка-то у нас — средь бела дня на перекате язей таскает, только держись. Не то, что некоторые: «Маленькая рыбка лучше большого таракана!».

Будет тебе подначивать, папа! Я набил рот рыбой. Нарочно выбрал здоровенное звено. Набил я рот — и выпучился: жареный язище был жесткий, как подошва. Слезы из глаз, до того солон.

— Кушай на здоровье, — потупила Таня ресницы. — Ты поперхнулся? Дай по спине поколочу.

Завидовал: одни язи ей клюют. А они потрошеные, из бочки! Надо же… Из бочки!

Папа захохотал. Не жуя, проглотил я кусок. И засмеялся. А что делать оставалось? Дуться на Таню?

Ощущалась между нами какая-то перегородка, а сейчас пропала. Конечно, Таня свойская. И все, и больше ничего.

Лишь почему-то стало грустно, чего-то было жаль.

— Товар-щи! — взывал оратор. — Срывая мобилизацию, вы помогаете классовому врагу!

Не русский, слова коверкает и акцент у него.

Тане хотелось в деревне молока попить, на качелях покачаться. Попали на те еще качели, полюбуйся, как заезжий оратор мужичью сходку раскачивает!

— Антанта, белые генералы покушаются на революцию. Вам надо — исправник? Урядник?

— Не худо бы! — выкрикнул из толпы. — Шибко распустился народ, не признаем ни бога, ни черта.

Над головами замахали кулаки.

— Доло-ой! Не желаем!

— Волоки его с крыльца! Нынь свобода!