Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Андрей Алмазов вновь в одежде горбатого юродивого шёл вдоль по улице, возникшей два с половиной века назад. Вначале это была просто дорога из Москвы в направлении Орды. Постепенно вдоль неё стали ставить дома, вытянулась улица и влилась в жизнь города. Русь уже давно не ездила на поклон Орде, а название улицы Ордынка так и осталось. Андрей шёл вдоль лавок кустарей и ремесленников, недалеко от церкви Зачатия Святой Анны, когда услышал вдруг женский крик, стал озираться по сторонам.

Здоровенный, утыканный прыщами пьяный мужик в пёстрой рубахе топтал на мостовой, возле своей лавчонки, молодую бабу.

Два молоденьких попа с чахлыми, только пробившимися бородёнками торопились проскочить мимо по противоположной стороне улицы. Попы старались глядеть прямо перед собой, задрав узкие подбородки, свернуть им было некуда.

Лицо бабы постепенно превращалось в кровавое месиво. Мужику было неудобно бить её согнувшись, и он отпустил сорочку, выпрямляясь в полный рост. Окровавленная голова глухо стукнулась о деревянный настил, и Андрей увидел красные белки закатившихся глаз. Окружающие с интересом обменивались мнениями, кое-кто давал советы. Андрей, трясясь, изображая юродивого, выступил вперёд:

— Господь не велит убивать христианскую душу, — писклявым голосом заблеял он.

— Ах ты, мокрота давленая, не в свои дела суёшься.

Мужик разъярённо бросился на юродивого, но Андрей отскочил в сторону. Стоящие невдалеке старухи запричитали:

— Убогова юродивова бить нельзя, нехристь ты проклятый, Бог накажет.

Но к пьяному пришли на помощь:

— А чаво он лезет, мужик свою жену учит, а не чужую.

Мужик вновь бросился на Андрея, но тот не стал уходить в сторону, а прямым ударом сбил его с ног. Из толпы выскочило несколько мужиков с явным желанием наказать настырного юродивого.

«Сейчас будут бить», — пронеслось у Андрея в голове.

Неожиданно на Ордынку выехала большая карета и остановилась недалеко от толпы. Ездить в каретах на Руси могли царь с боярами и патриарх с митрополитами. Будь ты богат, будь твои предки восемь веков князьями, но пока не получишь боярство, не имеешь права ездить в карете, а лишь в телеге или возке, крытом красным сукном.

От кареты отошли два громадных холопа с топориками, подхватили юродивого под руки и втолкнули в карету.

Оказавшись внутри кареты, Андрей остолбенел, признав в сидевшей напротив боярыне Федосью Морозову.

— Впервые за мою жизнь зрю, штобы ктой-то вступился за женщину, — послышался её монотонный голос.

— Так ведь христианская душа, жалко.

— Мужик-то мог забить, было б тебе до смерти.

— На всё воля Господня.

— Все мы братья во Христе, но живём по-разному. Да и деем по-разному. Не кажий живота свово не пожалеет за чужую бабу.

Карета въехала в ворота Вознесенского монастыря, который славился своей приверженностью к учению протопопа Аввакума. Боярыню встречала сама мать Миланья, духовная ученица главы раскола. Андрей вышел вслед за боярыней, но в храм Святой Софьи его не впустили, он остался во дворе и начал молиться, двуперстно крестясь, опускаясь на колени на паперти, прямо на солнцепёке. Видя его благочестие, к нему подошла старушка, одна из церковных служек.

— Ты Киприан али Феодор? — спросила она.

Андрей знал, что при боярыне Морозовой живут два юродивых, которым она доверяла и даже ела с ними за одним столом и из одной посуды. Старуха, вероятно, приняла его за одного из них.

— Феодор, — смиренно ответил он.

— Боярыня твоя большой вклад монастырю дала, ныне постриг принимает.

— Чё ж она, тепереча в монастырь уйдёть? — озабоченно спросил Андрей.

— Не. Мать настоятельница обещала всё в тайне схоронить. До взросления сына боярыня поживёт в миру.

— Чиста душа её ангельская, — благоговенно опустив глаза, произнёс Андрей, затем двуперстно перекрестился, — чисты и помыслы.

— Да, недавноти привезла латинску икону, кою Фрязин безбожный брату её мужа, боярину Борису Ивановичу Морозову, изукрасил, штобы сёстры монастыря прилюдно предали ея огню. Хошь, я тебе её покажу?

Андрей понуро кивнул головой. Служка повела его в подклеть возле храма, отворив массивную дубовую дверь. Звук шагов, глухой, как в подземелье, укатывался куда-то вглубь подклети. Рядом с дверью стоял почти в человеческий рост триптих. Справа выделялась каким-то светом Божья Матерь, она была почти как живая. И это человеческое, живое, правдивое было не только в лике Богоматери — справа и слева от неё, но значительно ниже были написаны апостолы, здоровенные детины, более похожие на воинов, чем на святых, с протянутыми к Богородице руками, с большими глазами, в ярких одеждах и золотом шитых черевьях. Такими же были и мученики, пророки, святые с левой стороны вокруг евангелиста Марка. В центре сам Христос, лицом, и станом, и одеждой более напоминающий земного царя. Люди же, что им поклонялись, напоминали смердов Руси. Всё это шло вразрез с русскими канонами иконописания, где лики были тёмными, неземными, фигуры святых — согбенными, лики Богоматери скорбящими, а Христос никогда не изображался в венце. Икона очень понравилась Андрею, и, еле пересилив себя, он плюнул в неё, стараясь не попасть в Божью Матерь.