Александр Майборода - Гостомысл

Невеста не шелохнулась.

От неловкости у жениха и невесты расцвели лица, словно весенние маки.

За спиной жениха выстроились Стоум и Ратиша.

За спиной невесты князь Вяйнемяйнен и воевода Йовкахайнен.

Ратиша прошептал на ухо Гостомыслу, — поцелуй ее, — и Гостомысл, шмыгнув носом, неуверенно коснулся губами щеки невесты.

Кюллюкки задрожала, точно замерзла на морозе, и еще больше покраснела, но все равно не шевелилась.

— Вот теперь можно двигаться дальше, — весело сказал Стоум и хлопнул в ладоши.

Слуги внесли сундук с подарками, поставили его на пол перед столом, подняли крышку и отступили в стороны.

Стоум подошел к сундуку, начал вынимать из сундука вещи и дарить их карелам.

Каждому по чину: кому монету серебряную, кому золотую, кому блюдо, а кому и сапоги сафьяновые.

Ахти подарили меч работы словенских мастеров, и он так обрадовался лучшему в мире мечу, что обо всем забыл, все вынимал меч из ножен и любовался узорчатой синевой клинка.

Когда все карелы были одарены и сундук оказался пустым, Ахти и его друзья внесли свой сундук, и теперь воевода Йовкахайнен начали одаривать словен: кому шкурку белки, кому и шкурку бобра, а кому и шубу.

Когда обмен подарками закончился, подружки принесли головной убор замужней женщины и подали его невесте.

Кюллюкки бросила его на пол.

Головной убор подняли и снова подали ей, и снова она его бросила.

Ей вновь подали головной убор, и опять она бросила его на

Только на четвертый раз она надела головной убор.

После этого в горницу торжественно внесли ритуальный каравай. Боярин Стоум разрезал его и дал по куску всем присутствующим.

После этого угощения к невесте юркнули подружки, они начали обнимать Кюллюкки.

Кто-то из них завыл жалостливую песню. Но никто не печалился: подходило время ехать на двор жениха, где всех ждал пир.

Красный от смущения Гостомысл боялся даже взглянуть на Кюллюкки, только косился краем глаза.

Пока подружки причитали, Ахти и его друзья приготовили приданое Кюллюкки.

Чувствуя, что девушки еще долго намеревались прощаться с Кюллюкки, Стоум тихо отдал приказ: молодых подхватили под руки и повели из горницы.

На улице приданое невесты сложили в сани. Молодых посадили в другие сани. Сунули в ноги невесте связанную черную курицу, и поезд торжественно двинулся во двор жениха.

Перед воротами словенского дворца сани на несколько секунд задержались, — здесь горел длинный костер, перегородивший въезд.

Затем сани медленно переехали через костер, — огонь очистил невесту от нечистых сил, которые могли пытаться пробраться с ней в дом мужа.

Въехав во двор, сани остановились около крыльца, и молодых (при этом Кюллюкки все время держала черную курицу в руках) ввели в горницу.

Перед тем как переступить порог, Кюллюкки развязала ноги черной курице и опустила ее на пол. Курица, почувствовав свободу, с недоумением оглянулась, но заметила зерна на полу и, поклевывая зерна, направилась к пиршественным столам.

Все радостно устремились за курицей.

Зима пролетела незаметно.

Всю зиму Гостомысл с дружиной ходил на охоту и на рыбалку. Совмещали развлечение и полезное дело: готовили припасы для похода на данов, — во время похода некогда будет добывать питание, а народу ожидается немало, — к тому же Лисий хвост, который ушел в город, прислал известие, что на город накатывается голод — даны не выпускают народ за город.

А вот молодой жены Гостомысл почти не видел: Кюллюкки сменила дворец, но не привычки, и продолжала жить прежней жизнью: гуляла с подружками, веселилась. Но Гостомысл был рад этому: пусть делает, что хочет, лишь бы не досаждала ему.

Весна началась неожиданно: еще вчера вечером тяжелая, набухшая снегом туча, точно стельная корова, покрывала небо от горизонта до горизонта, а утром засияло солнце и пахнуло теплым воздухом. Воробьи облепили ветви, точно мошкара, и завели звонкие переговоры. Сугробы засочились хрустальной водой. Лед на Нево-озере потемнел, словно от печали прощания с матерью-зимой.

В комнате было жарко натоплено. Огонь в приоткрытой печи облизывался слабыми синими сполохами. Солнечные лучи ослепительными полосами линовали сверкающий лаком пол и украшенные резаными чудными завитками стены.

Гостомысл стоял у окна.

Из-за жары расшитый красными петухами ворот длинной, до колен, белой шелковой рубахи расстегнут. На ногах мягкие сафьяновые сапожки; в короткие сапожки заправлены штаны тонкого полотна.