Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Плавно и легко изъяснял, уверенный в том, что король, несмотря на беспечный, невнимательный вид, с интересом следит за развитием мысли:

— Потому что в грамматике, например, достаточно выучить правила, с помощью их ты и сам сможешь говорить по-латыни и будешь понимать то, что написано по-латыни другими, а не выискивать бесчисленные правила и проводить всю свою жизнь среди одних букв и слогов. Мне кажется, что и в диалектике вполне достаточно изучить природу слов, значенье высказываний, а потом, проникнувши в правила силлогизмов, пользоваться диалектикой как орудием для постижения наук и предметов. И Аристотель думал, конечно, только об этом. Вся его диалектика состоит из десяти основных категорий, вещей или наименований. Затем, приложив трактат о высказываниях и правила силлогизмов, заключает тем, что необходимо для доказательства, что может убедить, а в чём лишь хитрые увёртки. К этому Порфирий прибавил как введение или же предварение пять универсальных утверждений, либо, если угодно тебе, вещей или звучаний. Более того, ни тот ни другой не предложил такого рода вопросов, которые скорее помешают несведущим умам, чем продвинут вперёд. Порфирий даже определённо их запретил. Однако сейчас, не иначе, как на погибель благородных искусств, появились какие-то нелепые чудища и смешали определения, имеющиеся исстари, испакостили своим грязным прикосновением наичистейшие традиции древних. Суждения, высказанные единожды глупым наставником, со временем укореняются и очень влияют на ухудшение образа мыслей даже и очень умных людей.

Генрих признавался, оборачиваясь к нему, тепло улыбаясь маленьким ртом:

— Я слушаю тебя с увлечением. Ради этого удовольствия я готов проскакать вдвое больше, хотя в карете мне скучно, а держаться в седле становится всё тяжелей, так что ты должен признать, что при моей комплекции прогулка к тебе равнозначна не менее, чем подвигу на поле сражения. Однако скажи мне, умнейший, есть ли живой человек, с которым бы ты согласился вполне?

Философ смеялся:

— А как же, есть такой человек, и ты ведь знаешь его.

Протягивая ладонью вверх свою мясистую руку, гость декламировал с шутливыми интонациями, пытаясь поймать плавный ритм александрийских стихов:

— Я теряюсь в догадках, открой же мне это звучное имя.

Отвечал:

— Его звучное имя — Эразм.

— Мне сдаётся, мудрейший, ты и с ним согласен не очень. Не всё в его сочинениях убеждает тебя.

— Тогда скажи мне, кто лучше Эразма сказал о тупости наших учёных?

Генрих мечтательно припоминал:

— А ведь я помню, ты знаешь, как он привёл тебя в Элтем, чтобы познакомить со мной.

Радостно удивлялся:

— Ты всё ещё помнишь, милорд? Ты же был тогда маленький принц!

У монарха подёргивались влагой глаза:

— Я смотрел на тебя, как на чудо! Никак не могу теперь вспомнить, что ты мне тогда говорил, но каждое твоё слово звучало как изречение мудреца. Если бы не та ранняя встреча, я бы, пожалуй, никогда не взялся серьёзно за книги. Своим образованием я, конечно, обязан тебе. Умён и дальновиден Эразм, этого нельзя не признать.

Напоминал с неопределённой улыбкой:

— Ты очень вырос с тех пор.

— Может быть, ты и прав. Ты мудрец. Но я и сам иногда жалею о том, что те годы прошли, что мы растём и теряем, может быть, то, что было лучшего в нас. И то хорошо, что я ещё не забыл, что лишь по твоему примеру и настоянию я выучил греческий и прочитал кое-что из диалогов Платона.

— Нечего удивляться, что человек такого ума, относящийся с таким рвением ко всем свободным искусствам, полюбил этот язык мудрецов и философов со всей силой, какая дана человеку, чтобы его одолеть. Греческий язык своим богатством превосходит все языки, выделяется из них совершенством. В греческих текстах, точно в бесчисленных сундуках, заключены сокровища всех благородных наук. Особенно любят его христиане, потому что с его помощью счастливейшим образом дошли до нас и все прочие науки, и Новый Завет. Правда, есть люди, которые полагают, что нынче, с появлением переводов, как женщина, часто родившая, этот язык истощился. Однако, по счастью, ты не из того же десятка и не думаешь так, как они. Я этому рад.

Генрих смеялся язвительно:

— Эти тупицы ожесточённо нападают на всех, кто ищет мудрость у древних, а не в их напыщенных, однако глупейших писаньях, ими они между тем ужасно гордятся, как будто бы превзошли давно тех, кого мы почитаем как наших учителей, а они обзывают ничтожествами.