Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Своей вымышленной стране придумал дать очертания Англии, указав таким способом самое место, где скорее всего могла осуществиться мечта. Этого было, разумеется, мало. Тогда решил описать своё невольное путешествие в Брюгге, нечаянную встречу с Питером Джейлсом, которого образованные друзья на латинский лад именовали Эгидием. Назвал своего тогдашнего спутника Кутберта Тунсталла, начальника королевских архивов, упомянувши его учёность и доблесть, уверенный в том, что это известное имя лишний раз засвидетельствует правдивость рассказанной истории. С той же целью поименовал Темзиция, славного своим красноречием, настоятеля собора в Касселе, упомянул свою поездку в Антверпен. Его посольство во Фландрию ещё было у всех на устах, благодаря чему имена его спутников и названия городов сообщали видимость подлинности новому устройству и новой жизни людей, описанной им.

Выдумка его вдохновила. Одно за другим вводил имена живых современников, от итальянца Веспуччи, торговца и морехода, до англичанина Мортона, кардинала и канцлера. Одну за другой упоминал недавно открытые, но уже многим знакомые земли. Называл события, памятные всем. Сообщал всем известные факты. Повествовал о бедах и происшествиях, приключавшихся у всех на глазах всякий день. Из столь истинных происшествий составилась первая книга трактата, не без лукавства названная «Первой книгой беседы, которую вёл выдающийся муж Рафаил Гитлодей о наилучшем состоянии государства, в передаче знаменитого, мужа Томаса Мора, гражданина и виконта славного британского города Лондона». Наконец, всему сочинению предпослал письмо, адресованное Эгидию. В том письме Эгидий именовался свидетелем будто бы и в действительности происходившей беседы его с Гитлодеем. Непринуждённо писал:

«Дорогой Пётр Эгидий, мне, пожалуй, и стыдно посылать тебе чуть не спустя год эту книжку о государстве утопийцев, так как ты, без сомнения, ожидал её через полтора месяца, зная, что я избавлен в этой работе от труда вымысла; с другой стороны, мне нисколько не надо было размышлять над планом, а надлежало только передать тот рассказ Рафаила, который я слышал вместе с тобой. У меня не было йричин и трудиться над красноречием изложения, речь рассказчика не могла быть изысканной, так как явилась без приготовленья, экспромтом; затем, как тебе известно, эта речь исходила от человека, не столь сведущего в латинском языке, сколько в греческом, и чем больше моя передача походила бы к его небрежной простоте, тем она должна была быть ближе к истине, а о ней только одной я в данной работе должен заботиться и забочусь...»

Небылица получилась прекрасная, трактату придав убедительность, живость и какой-то особенный блеск, каким так восхищался в словесности, созданной греками. Воодушевлённый удачей, передал трактат в типографию. Он издавался в Лувене, и уже там его нарекли «Золотой книгой, столь же полезной, как и забавной, о наилучшем устройстве и о новом острове Утопии».

Живость и блеск книги, её глубокие мысли в самом деле пленили многих читателей. Они без преувеличения нашли её золотой. Её читали и перечитывали, пытались вытверживать наизусть. Обнаружились смельчаки, готовые отправиться на поиски славного острова. Новые издания следовали одно за другим. Имя автора стало известно всей просвещённой Европе. Слава его расшумелась.

Гийом Бюде признавался: «Я люблю и высоко почитаю его за всё то, что он написал об этом острове Нового Света. Наш век и будущие века будут иметь в этой истории драгоценный источник практически пригодного законодательства для всех, кто хотел бы воспользоваться им и применить его в своих государствах...»

Восхищался милый Эразм: «Мне кажется, что природа вряд ли когда-нибудь сотворила что-нибудь равноценное его тонкому, ясному, живому уму и что трудно сыскать человека с большими достоинствами, чем он. Прибавьте к этому могучий дар слова, вполне соответствующий его интеллекту, удивительную бодрость духа, остроумие и то, что по своему характеру он чрезвычайно деятелен, и вы не упустите ничего из тех качеств, которые должны быть присущи отличному адвокату...»

Уиттингтон уверял: «Мор — человек редкостной учёности и ангельского ума. Равных ему я не знаю. Ибо где ещё найдётся человек такого благородства, скромности и любезности? И если то ко времени — предающийся удивительной весёлости и потехе, в иное же время — грустной серьёзности. Человек на все времена...»

Его слава докатилась до самого короля. Генрих, если правду сказать, в отличие от других монархов, умел восхищаться величием творящего духа. Передавали, как однажды некий напыщенный лорд пожаловался ему на Гольбейна. Тогда Генрих громко ответил, чтобы слышали все: