Валерий Есенков - Казнь. Генрих VIII

Погладил её горячую руку:

— Тогда вам лучше остаться здесь навсегда.

Воскликнула с отчаяньем в голосе:

— Я не могу оставаться здесь вечно! В этой тюрьме!

С трудом выдавил:

— Всё ещё может перемениться. Муж образумится или умрёт.

Посмотрела с упрёком в выплаканных глазах:

— Я не девочка, мастер. Ждать его смерти? Я сама скорее умру.

Худощавый учитель с крупным носом на смугловатом лице, с небольшими глазами, с чувственным ртом говорил со странной усмешкой:

— Моё имущество должно было пойти на погашение долга: две кровати, посуда, что-то ещё. Вдова Крапп, моя кредиторша, то есть её кучер и возчик, должно сказать, погрузили всё это и увезли, а после мадам объявила в суде, что я от неё имущество скрыл, и потребовала, чтобы ей возместили убытки. А мне больше нечем платить. Ведь я всего лишь учитель, что значит бедняк.

Сказал, дивясь неосведомлённости учёного человека в обыкновенных житейских делах, во всех тонкостях, известных любому мошеннику:

— Подобные операции производятся только в присутствии судебного исполнителя.

Учитель возразил, усмехаясь с презрением:

— Я говорю и пишу по-латыни, как Цицерон, однако о судебных исполнителях мне ничего не известно.

— У вас должны были быть хотя бы свидетели.

Мужчина широко улыбнулся, приоткрывая желтоватые зубы:

— Ведь возчик и кучер были свидетели, их руки тоже, когда выносили кровати и посуду. Так вот, они показали согласно, что в тот день лошадки мадам были не кованы, а повозка стояла без колеса, и мадам объявила суду, что знала всегда, что я негодяй и подлец.

— В этом случае у вас было право привлечь миссис Крапп за оскорбление личности и требовать возмещения моральных убытков.

Учитель признался, дёргая себя за нос, иронически прикрывая глаза:

— О своём праве я узнал только здесь. Мне мои права разъяснил один вор.

— Не знать своих прав! Господи, воля твоя! Да ведь вашу вдову должны были видеть соседи в тот день!

Бедолага покачал круглой, коротко остриженной головой:

— Вы же знаете, мастер, что я должен быть в школе к шести, там меня ждут сорванцы. Вдова Крапп тоже знает об этом и потому изволила пожаловать ко мне в пять утра, когда абсолютно темно и никто из соседей не выходил из дома, я же спешил, боясь опоздать, ведь когда я опаздываю, они ходят на головах. И вот меня ждёт долговая тюрьма.

Посоветовал сухо:

— Тогда вам лучше остаться здесь навсегда.

Тот коротко засмеялся:

— Я бы не прочь. Здесь тишина и покой и можно вдоволь читать. Чего бы ещё? Да у меня молодая жена, как на грех. Разве она согласится жить со мной здесь?

После рассказывал жилистый вор:

— У меня было большое хозяйство. Пашни много. Луга. Овец годами выходило голов до семидесяти. Лошадей имел на два плуга. Пятнадцать коров. Хлеб продавал. За шерстью перекупщики приезжали из города. Арендаторы мы, земля не своя, но мы на ней сидим незапамятно, исстари, в год платили исправно два фунта и считали землю своей. Так всё и шло, пока жив был старый лорд. Он был рьяный охотник. Однажды лису заскакал да свалился с коня. Там и отдал Господу душу, без покаяния, такая беда. Так сын его вызвал мена и сказал, что два фунта не деньги по нынешним временам. Я имел кое-что, от такого хозяйства как не иметь, и сказал, что могу платить и побольше. Тоже и у нас своя гордость. Мы сами подавали много на бедных. Так наследник мне сказал, что ему моих денег не надо, и приказал убираться, земля, мол, его. Я спросил, куда мне идти с женой и детьми. Он отвечал, что это его не касается. Я не пошёл никуда, однако вскоре явился судья, и стража вывела нас на дорогу в чём были. Через неделю жена повесилась в соседнем лесу. Мальчонку не удалось уберечь, да и как? Старшая дочь теперь в нехорошем дому. Я её выкуплю, нынче понабрал кое-что, но так мы с ней пропадём. Надо нам вертаться домой, а вы, говорят, понимаете в этих делах.

— У вас был договор?

Вор взглянул из-под рыжих бровей:

— Мы рядились давно. Ещё прадеды наши. В те времена не составляли бумаг, ибо слово было крепче её.

— Без бумаги не сделаешь ничего.

Проситель стиснул костистый кулак:

— Что же нам с дочерью делать?

И этому посоветовал хмуро:

— Лучше остаться вам здесь.

— Вместе с дочерью? Так?

Подтвердил:

— Вместе с ней.

— Ну и останемся мы...

Рассказывал старый бродяга, вертя в тёмных руках дырявую шляпу, не поднимая лохматой седой головы:

— Он сдавал эту землю и брал за неё десять фунтов. Десять фунтов было трудновато для нас, однако мы всё-таки жили. Хлеба хватало и молока, а всю одежду делали сами. Но вдруг обмерил участок и потребовал вдвое. Это превышало стоимость фермы. Я пошёл в суд и попросил господина судью заступиться за нас. Так господин судья мне сказал, что нет такого закона, который запрещал бы увеличить арендную плату. Я спросил, что мне делать. Господин судья возразил — ведь он с господами, если сам господин, — что я должен выложить все двадцать фунтов сполна или уйти с этой земли, как бы ни был я честен, трудолюбив, какую бы нужду ни терпел. Тогда я и понял, что господа все тираны, похуже турецких.